Ничего интересного - Кевин Уилсон
Мэдисон, вечно эта Мэдисон — представитель остального мира и всего хорошего, что в нем было, — встретила нас у черного хода.
— О, — сказала она, осматривая детей, — вы оба прекрасно выглядите. Совсем как взрослые!
Затем она взглянула на меня, на мое раздолбанное лицо в синяках и царапинах.
— О боже, — воскликнула она, не в силах скрыть удивление. Она не видела меня с тех пор, как вмазала мне локтем в физиономию. — Слушай, у меня есть косметика, которая… Даже не знаю, Лилиан. Это беда.
— Да все норм, — ответила я.
— Лилиан крутая, — гордо сказал Роланд.
— Она круче всех, кого я знаю, — ответила Мэдисон. — Мне только жаль, что ей все время приходится быть такой крутой.
Я подумала: тогда, может, не нужно было слетать с катушек в игре один на один на глазах у детей, но промолчала. Сделала глубокий вдох. А через пять секунд появился Джаспер.
— Привет, дети! — На этот раз он казался более собранным, более обаятельным. Никакого льняного костюма, слава богу. Лен носят только полные придурки. Он улыбнулся близнецам: — Я знаю, это для вас тяжело, ребята. — Он немного стеснялся, но это лишь добавляло ему очарования. Джаспер смотрел на детей, будто рассчитывал получить их голоса на выборах. — Но я правда с нетерпением ждал этого вечера. И я не буду просить вас обнять меня прямо сейчас, но когда-нибудь, когда вы будете готовы, я бы хотел обнять вас, ребята, и сказать, как я счастлив, что вы здесь.
Дети просто кивнули, может быть немного смущенно. Мэдисон дотронулась до Джаспера и улыбнулась.
— Кто хочет есть? — спросила она.
— Мы хотим, — ответила я за всех нас, и мы пошли в столовую.
Тимоти уже сидел там, сложив руки на столе, словно собирался помолиться. А еще он напоминал начальника, который очень сожалел, но, увы, был вынужден вас уволить. Чем чаще я видела Тимоти, его деловитость и повадки робота, тем больше он мне нравился.
Как-то я спросила Мэдисон о Тимоти и его — как бы это повежливей сформулировать? — особенностях, и она кивнула, типа, да, да, я в курсе.
— Честно говоря, он не очень хорошо общается с другими детьми, — сказала Мэдисон. — Он странный, я это знаю. Но, блин, я сама была не самым нормальным ребенком, Лил. Очень красивым ребенком, это да. Знаю, это тщеславие, но против правды не попрешь. Но я была ребенком, и поэтому мысли у меня случались гадкие. Это иногда помогало — не быть красивой внутри. И моя мама, боже, она это во мне ненавидела; она была чопорной и очень красивой, и казалось, будто у нее в жизни не появлялось ни одной темной мыслишки. Я думаю, она меня боялась, думала, что я такая по ее вине. Каждую мелочь, о которой не упоминалось в книжке об этикете, каждый острый край она пыталась отшлифовать. Она постоянно комментировала, если я что-то делала не так, — а я постоянно что-то делала не так, потому что была ребенком, — и заставляла меня чувствовать себя паршиво. Она смирилась с моими братьями, этими чертовыми мальчишками, которые пытали собак и ломали вещи и были в сто раз хуже меня, но были мальчиками, так что им все сходило с рук. Нет, она сосредоточилась только на мне. «Мэдисон, люди скоро устанут от этих твоих маленьких странностей», — говорила она мне.
И я ударилась во все тяжкие. Я пыталась сломать ее, как она пыталась сломать меня. Мы много боролись из-за всякой ерунды. Она пыталась запретить мне играть в баскетбол. И пофиг, она любит меня. И я люблю ее. Она, по крайней мере, заботилась обо мне, каким-то диким способом, но заботилась, в отличие от отца, который, кажется, даже не знал, что я существую, пока я не стала старше и не начала приносить какую-то пользу. Но она делала мне больно. Делала мне больно тогда, когда этого не нужно было. Поэтому, когда Тимоти оказался таким странным малышом, которого очаровывали, не знаю, кармашки на пиджаках, я сказала, что никогда не буду пытаться его шлифовать. Я знала, что мир потом сам с этим справится. Поэтому я даю ему быть странным. Мне это нравится. Это делает меня счастливой.
И думаю, я начала понимать. Я привыкла. Казалось, что Тимоти был маленьким артистом, убедительным подражателем и таким образом стебался над людьми. Я вот о чем: к тому времени все дети виделись мне вполне клевыми.
Из кухни выплыла Мэри с грудой тарелок на руках. Каждый взрослый получил салат «Цезарь» с жареной курицей, перед Тимоти стояла тарелка домашних куриных палочек и макароны с сыром. А Бесси и Роланду досталось ровно то, о чем они просили: размороженные покупные куриные наггетсы.
— Вау, — восхитился Роланд. — Спасибо.
— Мэри позаботилась о том, чтобы у вас было именно то, чего вы хотели, — сказала Мэдисон, и Бесси, сгорая от стыда, осознав, что то, чего она хотела, больше никто никогда не заказал бы, посмотрела себе в тарелку и произнесла:
— Спасибо, мисс Мэри.
— Не за что, — ответила Мэри. — Нет смысла заставлять детей есть то, чего они не хотят. Глупости это.
— Можно мне тоже немного салата? — спросила Бесси, и Мэри просто кивнула, а затем вернулась с маленькой тарелкой салата и огромной бутылкой кетчупа «Хайнц» для наггетсов.
— С возвращением домой, дети. — Ее слова прозвучали как приговор: она как будто нарывалась на скандал и даже не попыталась это скрыть. Кто ее остановит?
— Замечательно, — сказала Мэдисон. — Джаспер, хочешь произнести молитву?
Джаспер кивнул. Бесси и Роланд выглядели ошеломленными. Мэдисон, Тимоти и Джаспер закрыли глаза и сложили руки, но мы с детьми просто смотрели друг на друга. Естественно, мы знали, что такое молитва — стоп, а дети точно знали, что такое молитва? Они знали, кто такой Бог? Может, они думали, что мама слепила их из глины? Я понятия не имела, но не собиралась заставлять их молиться, если они этого не хотели. Мы вежливо послушаем.
И Джаспер начал говорить о благодарности, о бесконечной мудрости, о семьях, которые воссоединяются. Он говорил о жертвах и о том, что эти жертвы нужно уважать. Трудно было сказать, кто, по его мнению, жертвовал. Он? Неужели Джаспер правда такой идиот? Он был последним из Робертсов, которому преподносили все, что он когда-либо хотел, прежде чем он даже успевал попросить. Может, жертва для
