Алексей Писемский - В водовороте
Вошел лакей и подал ей пакет.
- Казенный-с! - проговорил он каким-то мрачным голосом.
Анна Юрьевна, взглянув на адрес, изменилась немного в лице и проворными руками распечатала письмо. Оно было, как и ожидала она, об Елене.
"Милостивая государыня Анна Юрьевна! - писалось к ней. - Глубоко ценя ваши просвещенные труды и заботы о воспитании русских недостаточного состояния девиц, я тем более спешу сообщить вам, что начальница покровительствуемого вами училища, девица Жиглинская, по дошедшим о ней сведениям, самого вредного направления и даже предосудительного, в смысле нравственности, поведения, чему явным доказательством может служить ее настоящее печальное состояние. Будучи уверен, что в этом послаблении вами руководствовала единственно ваша доброта, я вместе с тем покорнейше просил бы вас сделать немедленное распоряжение об удалении сказанной девицы от занимаемой ею должности".
Дочитав письмо, Анна Юрьевна сейчас же передала его барону, который тоже прочел его и, грустно усмехнувшись, покачал головой.
- Печальная вещь, но которой, впрочем, надобно было ожидать, проговорил он.
- De la part des fous on peut s'attendre de tout![144] - произнесла Анна Юрьевна.
Барон на это ей ничего не сказал.
- Что же вы, однако, намерены делать? - спросил он ее потом, помолчав немного.
- Я сама не знаю!.. Должна буду удалить ее; но я и сама после этого выйду!.. Дайте мне перо и бумаги, я сейчас же это и сделаю.
Барон пододвинул то и другое Анне Юрьевне. Она села и написала:
"По письму вашему я сделаю распоряжение и велю бедной девушке подать в отставку. Какое неприятное чувство во мне поселяет необходимость повиноваться вам, вы сами можете судить, а потому, чтобы не подвергать себя другой раз подобной неприятности, я прошу и меня также уволить от должности: трудиться в таком духе для общества, в каком вы желаете, я не могу. Письмо мое, по принятому обычаю, я хотела было заключить, что остаюсь с моим уважением, но никак не решаюсь написать этих слов, потому что они были бы очень неискренни".
- Позвольте!.. Позвольте!.. - воскликнул барон, все время стоявший за плечом у Анны Юрьевны и смотревший, что она пишет. - Так писать нельзя, что вы в конце приписываете.
- Отчего же нельзя? - спросила настойчиво и капризно Анна Юрьевна.
- Оттого что вас под суд отдадут за подобное письмо. Разве можно в полуофициальном письме написать, что вы кого бы то ни было не уважаете!
- Ну, что ж из того, что отдадут под суд?.. Пускай отдадут: с меня взять нечего - я женщина.
- Это все равно; вас все-таки будут таскать в суд к ответам и потом посадят, может быть, на несколько времени в тюрьму.
Последнего Анна Юрьевна немножко испугалась.
- Позвольте, я вам продиктую, - подхватил барон, заметив несколько испуганное ее настроение, - все, что вы желаете выразить, я скажу и только соблюду некоторое приличие.
- Ну, диктуйте, - согласилась Анна Юрьевна, садясь снова за письмо.
Барон ей продиктовал:
"Получив ваше почтеннейшее письмо, я не премину предложить бедной девушке выйти в отставку, хоть в то же время смею вас заверить, что она более несчастное существо, чем порочное. Усматривая из настоящего случая, до какой степени я иначе понимала мою обязанность против того, как вы, вероятно, ожидали, я, к великому моему сожалению, должна просить вас об увольнении меня от настоящей должности, потому что, поступая так, как вы того желаете, я буду насиловать мою совесть, а действуя по собственному пониманию, конечно, буду не угодна вам".
- Вот видите, - заключил барон, кончив диктовать письмо, - вышло ядом пропитано, но придраться не к чему.
- Никакого тут яду нет. Не так бы к этим господам следовало писать! возразила Анна Юрьевна с неудовольствием, однако написанное прежде ею письмо изорвала, а продиктованное бароном запечатала и отправила. Барон вообще, день ото дня, все больше и больше начинал иметь на нее влияние, и это, по преимуществу, происходило оттого, что он казался Анне Юрьевне очень умным человеком.
- Ecoutez, mon cher![145] - обратилась она к нему после некоторого раздумья. - Князь Григоров не секретничает с вами об Елене?
- Нет, не секретничает, - отвечал барон.
- Съездите к нему, будьте так добры, и расскажите все это! - заключила Анна Юрьевна.
Барон сделал гримасу: ему очень не хотелось ехать к Григоровым, так как он предполагал, что они, вероятно, уже знали или, по крайней мере, подозревали об его отношениях к Анне Юрьевне, а потому он должен был казаться им весьма некрасивым в нравственном отношении, особенно княгине, которую барон так еще недавно уверял в своей неизменной любви; а с другой стороны, не угодить и Анне Юрьевне он считал как-то неудобным.
- Пожалуйста, - повторила между тем та.
Барон, нечего делать, поднялся и поехал, а через какой-нибудь час вернулся и привез даже с собой князя. Сей последний не очень, по-видимому, встревожился сообщенным ему известием, что отчасти происходило оттого, что все последнее время князь был хоть и не в веселом, но зато в каком-то спокойном и торжественном настроении духа: его каждоминутно занимала мысль, что скоро и очень скоро предстояло ему быть отцом. О, с каким восторгом и упоением он готов был принять эту новую для себя обязанность!..
- Я рад с своей стороны, что Елена не будет служить, - сказал он Анне Юрьевне.
- Но я зато не рада!.. - возразила она. - Тут они затронули меня!.. Я сама должна через это бросить мое место.
- И то отлично, что вы бросаете место!.. Разве в России можно служить? - подхватил князь.
- Я также нахожу, что отлично кинуть подобную должность, - подтвердил и барон.
Ему давно хотелось навести как-нибудь Анну Юрьевну на эту мысль с тем, чтобы удобнее было уговорить ее ехать сначала за границу, а потом и совсем поселиться в Петербурге.
Анна Юрьевна, однако, доводами своих кавалеров мало убедилась и оставалась рассерженною и взволнованною.
Князь после того поехал сказать Елене о постигшей ее участи и здесь встретил то, чего никак не ожидал: дверь ему, по обыкновению, отворила Марфуша, у которой на этот раз нос даже был распухшим от слез, а левая щека была вся в синяках.
- Дома Елена Николаевна? - спросил он ее.
- Нет-с, никак нет! - ответила Марфуша, едва удерживаясь от рыданий.
- Но где же она? - спросил с беспокойством князь.
- Они совсем от маменьки уехали-с.
- Как совсем уехала? Куда уехала?
- В гостиницу Роше какую-то!.. Дворник сейчас и платья ихние повез туда за ними.
Князь понять ничего не мог из всего этого.
- Что же она рассорилась, что ли, с матерью? - спросил он.
- Не знаю-с, - отвечала Марфуша, недоумевавшая, кажется, говорить ли ей правду или нет.
- А Елизавета Петровна где? - спросил князь.
- Они дома-с.
Как ни противно было князю каждый раз встречаться с Елизаветой Петровной, но на этот раз он сам назвался на то, чтобы узнать от нее, что такое случилось.
- Поди, доложи, примет ли она меня? - сказал он Марфуше.
Та пошла.
- Пожалуйте, просят-с, - сказала она, возвратясь к нему в переднюю.
Князь пошел.
Елизавета Петровна приняла князя у себя в спальне и лежа даже в постели. Лицо у нее тоже было заплаканное и дышавшее гневом.
- Что Елена-то Николаевна ваша наделала со мной!.. - произнесла она тотчас же, как князь вошел.
- Что такое? - спросил тот.
Елизавета Петровна злобно усмехнулась.
- Разгневаться изволила... Эта сквернавка, негодяйка Марфутка, чесался у ней язык-то, - донесла ей, что управляющий ваш всего как-то раза два или три приходил ко мне на дачу и приносил от вас деньги, так зачем вот это, как я смела принимать их!.. И таких мне дерзостей наговорила, таких, что я во всю жизнь свою ни от кого не слыхала ничего подобного.
Князь слушал Елизавету Петровну с понуренной головой и с недовольным видом; ему, видимо, казалось все это вздором и бабьими дрязгами.
- И все это по милости какой-нибудь мерзкой девки, - продолжала между тем та, снова приходя в сильный гнев. - Ну, и досталось же ей!.. Досталось!.. Будет с нее...
Елизавета Петровна, в самом деле, перед тем только била и таскала Марфушу за волосы по всем почти комнатам, так что сама даже утомилась и бросилась после того на постель; а добродушная Марфуша полагала, что это так и быть должно, потому что очень считала себя виноватою, расстроив барыню с барышней своей болтовней.
- Что ж, Елена Николаевна совсем от вас уехала? - спросил князь Елизавету Петровну.
- Совсем!.. Говорит, что не хочет, чтобы я ею торговала. Я пуще подбивала ее на это... Жаль, видно, стало куска хлеба матери, и с чем теперь я осталась?.. Нищая совсем! Пока вот вы не стали помогать нам, дня по два сидели не евши в нетопленных комнатах, да еще жалованье ее тогда было у меня, а теперь что? Уж как милостыни буду просить у вас, не оставьте вы меня, несчастную!
