Алексей Писемский - В водовороте
Лакей вошел и доложил:
- Николай Гаврилыч Оглоблин!
Анна Юрьевна взглянула на барона.
- Принимать или нет? - проговорила она, как бы спрашивая его.
- Отчего не принимать? Примите!.. Дайте только мне уйти, - отвечал барон и поднялся с своего места.
- Проси! - сказала Анна Юрьевна лакею.
Тот пошел.
Барон между тем ушел в соседнюю комнату и оттуда, по особой винтовой лестнице, спустился вниз.
Вошел Оглоблин: это был еще молодой человек с завитой в мелкие-мелкие барашки головой и с выпуклыми глазами, тоже несколько похожими на бараньи; губы и ноги у него были толстые и мясистые.
По происхождению своему Оглоблин был даже аристократичнее князя Григорова; род его с материнской стороны, говорят, шел прямо от Рюрика; прапрадеды отцовские были героями нескольких битв, и только родитель его вышел немного плоховат, впрочем, все-таки был сановник и слыл очень богатым человеком; но сам Николя Оглоблин оказывался совершенной дрянью и до такой степени пользовался малым уважением в обществе, что, несмотря на то, что ему было уже за тридцать лет, его и до сих пор еще называли monsieur Николя, или даже просто Николя. Он обыкновенно целые дни ездил в моднейшем, но глупейшем фаэтоне по Москве то с визитами, то обедать к кому-нибудь, то в театр, то на гулянье, и всюду и везде без умолку болтал, и не то чтобы при этом что-нибудь выдумывал или лгал, - нисколько: ум и воображение Николя были слишком слабы для того, но он только, кстати ли это было или некстати, рассказывал всем все, что он увидит или услышит.
За такого рода качества ему, разумеется, немало доставалось, так что от многих домов ему совсем отказали; товарищи нередко говорили ему дурака и подлеца, но Николя не унимался и даже год от году все больше и больше начинал изливать из себя то, что получал он из внешнего мира посредством уха и глаза.
- А я, кузина, и не знал, что вы в городе, - зарапортовал он сейчас же, как вошел, своим мясистым языком, шлепая при этом своими губами и даже брызгая немного слюнями, - но вчера там у отца собрались разные старички и говорят, что у вас там в училище акт, что ли, был с месяц тому назад... Был?
- Был!.. Что же? - сказала ему Анна Юрьевна довольно суровым голосом.
- И там архиерей, что ли, какой-то был!..
- Был и архиерей, - говорила Анна Юрьевна тем же суровым голосом.
- И что там начальница училища какая-то есть... mademoiselle Жиглинская, что ли...
- Есть, что же?
- А то, что... - начал Оглоблин, и шепелявый язык его немного запнулся при этом, - будто бы архиерей... я, ей-богу, передаю вам то, что другие говорили, спросил даже: дама она или девица... Слышали вы это?
- Нет, не слыхала.
- Спросил, говорят, и потом у себя, что ли, или там в каком-нибудь интимном кружке своем и говорит: "что это, говорит, начальница в училище у Анны Юрьевны девица и отчего же elle est enceinte?"[137].
- D'apres quoi est-ce qu'il pense cela?[138] - воскликнула Анна Юрьевна, заметно обеспокоенная этим известием.
- Je ne sais pas[139], - отвечал Николя, пожимая плечами.
- Ну!.. Il se trompe!.. Elle n'est pas enceinte, mais elle est malade![140] - говорила Анна Юрьевна, желая как-нибудь спасти Елену от подобной молвы.
- C'est bien probable!..[141] - согласился и Николя. - Но ведь вы знаете, наши старички, - продолжал он, брызгая во все стороны слюнями, - разахались, распетушились... "В женском, говорят, заведении начальница с такой дурной нравственностью!.. Ее надобно, говорят, сейчас исключить!.."
Анна Юрьевна не на шутку при этом рассердилась.
- Дурная нравственность passe encore![142] - начала она, делая ударение на каждом почти слове. - От дурной нравственности человек может поправиться; но когда кто дурак и занимает высокую должность, так тут ничем не поправишь, и такого дурака надобно выгнать... Так вы это и скажите вашим старичкам понравится им это или нет.
Николя при этом самодовольнейшим образом захохотал.
- Ей-богу, сказал бы, да рассердятся только; отцу разве скажу, отшлепал он своим язычищем.
- Отцу скажите, - он из таких же!
- Из таких же! - подтвердил и Николя, продолжая хохотать. - Там они еще говорили, - присовокупил он более уже серьезным тоном, - в газетах даже есть статья о вашем училище.
- Какая статья? - спросила Анна Юрьевна. Сама она никогда не читала никаких газет и даже чувствовала к ним величайшее отвращение вследствие того, что еще во время ее парижской жизни в одной небольшой французской газетке самым скандальным образом и с ужасными прибавлениями была рассказана вся ее биография.
- Я потом отцу и говорю: "какая, я говорю, статья?" Он меня позвал в кабинет и подал: "на, говорит, свези завтра к Анне Юрьевне!"
И вслед за тем Николя вынул из кармана нумер газеты и подал его Анне Юрьевне. Та прочла статейку, и лицо ее снова запылало гневом.
- Ах, какое негодяйство! - воскликнула она.
Статейка газеты содержала следующее: "Нигилизм начинает проникать во все слои нашего общества, и мы, признаться, с замирающим сердцем и более всего опасались, чтобы он не коснулся, наконец, и до нашей педагогической среды; опасения наши, к сожалению, более чем оправдались: в одном женском учебном заведении начальница его, девица, до того простерла свободу своих нигилистических воззрений, что обыкновенно приезжает в училище и уезжает из него по большей части со своим обожателем".
Весть об этом в редакцию сообщил Елпидифор Мартыныч, который пользовал в оной и, разговорившись как-то там о развращении современных нравов, привел в пример тому Елену, которую он, действительно, встретил раз подъезжающею с князем к училищу, и когда его спросили, где это случилось, Елпидифор Мартыныч сначала объяснил, что в Москве, а потом назвал и самое училище.
"Печатая это, - гласила статья далее, - мы надеемся, что лица, поставленные блюсти за нравственностью юных воспитанниц, для которых такой пример может быть пагубен на всю их жизнь, не преминут немедля же вырвать из педагогической нивы подобный плевел!"
- Вы господина, что издает эту газету, знаете? - обратилась Анна Юрьевна к своему гостю.
- Знаю-с! - отвечал Николя.
- Ну, так передайте ему, что я презираю его мнением et que je me moque de ses pasquinades[143] и учиться у него управлять моим училищем не буду!
- Хорошо-с, передам! - сказал, опять засмеясь, Николя и очень, как видно, довольный таким поручением. - У нас после того Катерина Семеновна была, - бухал он, не давая себе ни малейшего отчета в том, что он говорит и кому говорит. - "Что ж, говорит, спрашивать с маленькой начальницы, когда, говорит, старшая начальница то же самое делает".
- Это я, что ли, то же самое делаю?
- Да, вы; она ужасно вас всегда бранит... У вас вот тут внизу барон Мингер живет! - прибавил Николя, показывая на пол.
- Живет! - подтвердила Анна Юрьевна.
- Катерина Семеновна говорит, что вы за него замуж выходите.
- Выхожу, может быть... Ей-то что ж до этого!.. Завидно, что ли?
- Должно быть, завидно, что ее никто не берет! - сказал Николя и снова захохотал своим глупым смехом.
Наконец, выболтав все, что имел на душе, он стал прощаться с кузиной.
- Мне во многих еще местах надобно побывать! - говорил он, протягивая ей свою жирную и пухлую руку.
По уходе его Анна Юрьевна велела позвать к себе барона. Тот пришел.
- Дуралей этот Николя множество новостей мне привез, - сказала она ему.
- Новостей? - спросил барон с некоторым вниманием.
- Да, и ужасно какого вздору: прежде всего, что я за вас замуж выхожу... раз - враки.
- Враки... - повторил за нею протяжно барон.
- Потом уж газетная сплетня: статья там есть про мое училище.
- Есть... читал... - произнес барон тем же протяжным голосом.
- Что же вы мне не сказали о ней?
Барон пожал плечами.
- Во-первых, я полагал, что вы сами ее знаете и читали; а во-вторых, и спорить с вами не хотел.
- Но в чем же вы спорить со мной тут думали? - спросила Анна Юрьевна.
- В том, что я с этой статьей совершенно согласен: нельзя же, в самом деле, девушек, подобных Елене, держать начальницами учебных заведений.
- А как же у вас, у мужчин, дураки набитые занимают высокие места?
- И это очень нехорошо! - возразил ей барон.
- Хорошо или нет, они, однако, занимают.
Барон еще и прежде того пробовал Анне Юрьевне делать замечания насчет Елены, но она всякий раз останавливала его довольно резко, что сделала и теперь, как мы видим.
- Ваше дело-с! - произнес он заметно недовольным тоном.
- Чисто мое, и ни до кого оно не касается! - сказала Анна Юрьевна; но в эту самую минуту судьба как бы хотела смирить ее гордость и показать ей, что это вовсе не ее исключительно дело и что она в нем далеко не полновластна и всемогуща.
Вошел лакей и подал ей пакет.
- Казенный-с! - проговорил он каким-то мрачным голосом.
