Рагим Гусейнов - Ключ дома твоего
- Пришел я, как и обещал тебе, Бадисаба, только ты, к сожалению, не дождалась. Ну ничего, любимая, скоро свидимся, устал я ходить по этой земле один, без тебя. Дети твои живы, здоровы, как и обещал тебе, вывез я их в Турцию. У них все хорошо. Есть работа, есть дом. Сыты они и здоровы, только тебя нам всем не хватало. Правда, одного внука твоего, маленького Максуда, прости, не уберег, унесли его воды Аракса, нигде его не нашли мы, даже могилы его не осталось на этой земле. Да спасет Аллах его душу. Прости.
Помнишь тот день, как прощались с тобой? Ты лежала в жару, а я торопился. Красные уже заходили в село. Я бы не ушел тогда, сама знаешь, смерти я никогда не боялся. Бился бы до последнего патрона, но ты заставила меня поклясться на Коране, что спасу детей наших, и пока не будет у них все в порядке, не вернусь к тебе. Перекинулись несколькими словами, поцеловались на прощание и разошлись. Разве таким должно было быть наше прощание? Нет. Если бы ты знала, Бадисаба, сколько раз после этого я в душе повторял тот миг, какие слова я находил, чтобы признаться тебе в своей любви, благодарил тебя за все прожитые вместе годы. И если бы Аллах совершил чудо и была бы возможность мне вернуться назад, в молодость, я бы согласился, но только при одном условии, что там я снова увижу тебя. Вернулся бы я только, чтобы снова все повторить.
И все же, благодарен я Аллаху, что не видишь ты меня сегодня таким: слабым, истощенным болезнью. Хорошо, что в твоей памяти я остался прежним Гара Баширом, скалой посреди долины, а не пожелтевшим листком высохшего дерева, трясущимся под порывом ветра. О Аллах, велика мудрость твоя!
Ты была мне хорошей женой, верной подругой, любящей матерью для своих детей. Моя вина, что не было меня рядом, когда тебя призывал к себе Всевышний. Не смогла ты в свой последний миг, по обычаю нашему, проститься с мужем своим, не дали мы друг другу последнее благословение. Тогда, говорят, и умирать человеку бывает легче. Но знай, Бадисаба, тебе этого не нужно было. Каждый день с тобой и без тебя я благодарил Аллаха, что ты была в моей жизни. Каждый раз, становясь на утренний намаз, я посылал тебе свои благословения...
Долго еще сидел на могиле своей любимой Бадисабы Гара Башир. Солнце уже садилось, и холодом потянуло с гор, но не чувствовал ничего Гара Башир, неотрывно глядя на серый гладкий камень, стоящий у изголовья могилы, и осторожно поглаживая небольшой холмик, словно боялся ее разбудить.
Все это время Шямсяддин стоял в стороне, слезы душили его, видя горе Гара Башира, но не утешал он его. Человек должен выплакаться здесь. Цветам нужна вода, могилы орошаются слезами. Воздев в последний раз руки к небу, еще раз поблагодарив Аллаха за все, что он ему дал и попросив у него прощения за все прегрешения, что он совершил, или подумал в мыслях, Гара Башир с трудом поднялся на ноги.
- Благодарю тебя Шямсяддин, что привез меня сюда. Аллах не забудет тебе этого, да зачтется это тебе в Судный день. Но еще одна просьба у меня есть к тебе, и заклинаю тебя молоком матери твоей, не откажи мне в ней.
- Проси, что хочешь, дядя Башир, и если это мне по силам, сам знаешь, все сделаю.
- Это тебе по силам, только согласишься ли?
- Что?
- Дай мне свой наган, чтобы мог я застрелиться здесь, на могиле Бадисабы.
- Это невозможно Дядя Башир, сам знаешь. Да и исламу это противно.
- Тогда сам меня убей. Не бойся, перед Аллахом встану на колени, отмою эту кровь с тебя.
- Даже если Аллах простит, не смогу я. Как же мне дальше-то жить, зная, что сам убил тебя. Как смотреть в глаза Айши и детей своих.
- Все равно ведь мне скоро умирать.
- Это Аллаху одному ведомо.
Глава четырнадцатая.
Луна, тускло мерцающая сквозь облака, едва освещала пустынную улицу Сеидли, по которой медленно двигалась одинокая лошадь. В коляске, которую она тащила, виднелся силуэт мужчины, понуро сидящего на козлах. Изредка он погонял лошадь, но она, словно не замечая его окрика, не меняла своего хода. Тихо было в селе, даже собак слышно не было. То ли спрятались они от холода, то ли не было их больше в помине. Медленно повернула лошадь направо и стала подниматься на пригорок, к большому дому. Ворота стояли открытыми, одна створка покосилась, другая валялась тут же рядом, на земле. Во всем облике чувствовалось отсутствие в нем мужчины. Даже когда повозка остановилось у крыльца, никто не вышел.
Но когда Шямсяддин поднялся к двери, она открылась, и на пороге он увидел Сугру. Позади ее стояла Сакина, другая старая женщина, и держала в руках лампу. Сугра-ханум почти не изменилась. В старости, наступает такой момент, когда время как бы останавливается, и если кто-то, еще юношей уехав, через много лет уже поседевшим возвращается, поражается он, видя этих старцев такими же, какими их оставил много лет назад. Она сразу же узнала Шямсяддина, и затрепетало ее сердце.
- Шямсяддин, что случилось? Все ли живы, здоровы?
- Здравствуйте, Сугра-ана, все здоровы, слава Аллаху.
- Ты один?
- Нет.
- Айша, дети с тобой? Где они?
- Нет, это не Айша,. - и тихо добавил, - Гара Башир со мной.
- Гара Башир? Здесь?
- Вернулся он.
- Так где он? Почему не заходит?
- Я хотел просить вашего разрешения.
- На что?
- Чтобы привести его сюда. Сами знаете, время сейчас плохое.
- Время плохим не бывает, сынок, люди делают его таким. О каком разрешении ты говоришь, разве не знает Гара Башир, что дом сына моего - его дом. Я назвала его братом моему Садияру.
- Болен он очень, Сугра-ана. Лежит в коляске, почти без сознания. Умереть может каждую минуту.
- Аллах, Аллах, не дай мне увидеть это горе, - запричитала старая женщина. - Возьми мою жизнь, никому не нужную, не трогай Гара Башира.
И, оттолкнув Шямсяддина, она подбежала к коляске, бережно обняв тонкими иссохшими ручонками некогда могучую голову Гара Башира. Втроем они сняли его с коляски и внесли в дом.
Сугра велела положить его на большую кровать лицом к окну и раздвинула столько лет задернутые шторы. Гара Башир спал. Не было у него больше сил слушать, говорить, спрашивать что-либо и отвечать на вопросы, он завершил отныне свою миссию на этой земле.
Два дня гостил Шямсяддин в доме старой женщины и не выпускал из рук топора. Наготовил на зиму дров, перевесил заново ворота, починил, что необходимо, и воспрял старый дом, засветились окна его.
Гара Башир проснулся на следующий день поздно, свет из окна падал прямо в глаза, но он не раздражал, наоборот, согревал его насквозь промерзшее тело. Комната была ему не знакома, но ему это было безразлично. Две женщины ухаживали за ним, он их не знал, смотрел на них, силился вспомнить, что-то знакомое, родное близкое было в их прикосновениях, но так и не припомнил. Словно младенец, он капризничал, когда женщины хотели его кормить, и терпеливо сносили они все. Потом мужчина, который привез его (кто же он, никак не мог он вспомнить), посидел с ним рядом немного, поцеловал в лоб и ушел. Женщины остались. Та, что постарше, постоянно гладила его по голове, и вдруг вспомнил он
- Ана, - прочитала по его губам Сугра.
- Да, это я, сыночек.
- Ана, ты здесь? - он радостно улыбнулся.
- Здесь я, с тобой, спи мой сыночек, не бойся.
И услышал он знакомую мелодию колыбельной, и засияли в последний раз от счастья глаза Гара Башира, и закрыл он их навеки с улыбкой на устах. Нашел, наконец, он свою мать.
Гара Башир умер в доме старой Сугры, через две недели, как привез его Шямсяддин. Все эти дни Сугра ухаживала за ним, отдав ему всю нерастраченную материнскую любовь, которую не успела дать своему сыну. Похоронили его по всем правилам рядом с могилой Садияра-аги. И поминки по нему справили достойные. Давно в Сеидли не было такого обильного угощения, а на дворе Сугры-нене столько гостей. Платил за все старый лавочник Аллахверди, и только Сугра знала, что деньги ему на это оставил Шямсяддин. Никто не спрашивал имени покойного, но понимали все, что оскудела земля их еще на одного достойного человека.
Конец второй книги
Книга третья
Глава первая
На узких улочках в этой части Баку, петлявших вдоль прилепленных друг к другу старых, одно и двухэтажных зданий, образующих, казалось, сплошной каменный забор с темными проходами во внутренние дворы, наступление весны чувствовалось все явственнее. Было начало марта 1939 года, и утренний ветерок, дувший с юга, вместе с едва уловимым теплом далеких знойных пустынь с их характерным запахом раскаленного песка приносил в эти закрытые со всех сторон каменные колодцы дворов запахи распускавшихся цветов. Первыми из них в городе всегда были запахи миндалевого дерева и нарциссов, и когда их пьянящий аромат щекотал ноздри, улыбались все, чувствуя, что еще одна тяжелая зима осталась позади, а впереди, как бы трудно ни было, была надежда.
В доме, находившемся точно посередине небольшого переулка, соединявшего две длинные улицы, одна из которой тянулась к площади у так называемой "пятиэтажки" - недавно построенного первого в Баку дома аж в пять этажей, - а другая шла параллельно ей, но чуть выше, было в это воскресное утро тихо. Жители спали, - раз в неделю они позволяли себе это удовольствие и поэтому берегли и пользовались им с особым трепетом. В эти дни все старались с утра не говорить громко, бережно охраняя покой соседа. Дом этот был еще не старый, на вид довольно крепкий, ремонта не требовал, и начальник участка, отвечающий за эксплуатацию этих зданий, особенно гордился им, стараясь все комиссии привести именно сюда. От этого дома начинались все ежегодные ревизии, устраиваемые Бакинским советом, и, конечно же, первое благоприятное впечатление, полученное членами комиссии от посещения этого дома, сказывалось в конечном счете и на написании итоговой справки. И хотя все дома вокруг были двухэтажными, дом этот, тоже в два этажа, был выше других. Многие окна с левой стороны этого дома выходили на крышу соседнего, так высоки были его потолки. Жильцы гордились своим домом и квартирами, в которых высокие потолки придавали комнатам особый колорит, но и ругали его беспощадно во время уборок и особенно во время ремонта.
