Раиса Орлова - Мы жили в Москве
Я сказала, что Бёлль научил меня различать причастие буйвола и причастие агнца. Этот выбор нам приходится делать ежедневно.
На обратном пути Генрих: "Я боюсь - завтра в Прагу. Этой поездки я боюсь. Там все гораздо хуже. И там возлагают на меня ответственность, слишком большую".
14 марта. Провожаем Бёллей. Кроме нас с Костей Богатыревым на аэродроме только функционеры. Косоруков смотрит откровенно ненавидяще, остальные отстраняются, едва здороваются.
* * *
8 февраля 1975 года.
Р. Встречаем Бёллей в аэропорту. Они стоят в очереди к пограничнику проверка паспортов. Ирина Роднянская: "Может быть, лауреату Нобелевской премии можно без очереди?" Но они продолжают стоять.
На этот раз визу ему посол Фалин привез домой.
Оставляем вещи в гостинице и едем к нам пить чай.
Они оба выглядят лучше, чем три года назад. Хотя он вдруг приложил руку к левому уху: "Не слышу. Забыл дома уши". - "Что случилось?" "Старость". (Оказалось, что частичная потеря слуха после небольшой автоаварии.)
У нас Вильгельмина, Борис, Костя с женой.
Л. Бёлли рассказывают, как ровно год тому назад к ним прилетел Солженицын.
Сначала был телефонный звонок министра: "Примете ли гостя?" "Конечно, если он захочет". Потом позвонил Брандт с тем же вопросом, получил тот же ответ. А. Солженицына привезли из Франкфурта на машине. И следом - сотни машин корреспондентов со всех стран. Заглядывали в окна, в щели ставен. Дом в осаде. Взвод полиции. На кухне - полицейский командный штаб. Во дворе - полевые кухни.
Александр не успокоился, пока не позвонил в Москву, не поговорил с женой.
"Нам с ним было хорошо. Опять поразила его твердость. Он увидел снимок на стене: "Это ваша мама?" - "Нет, Роза Люксембург". Он очень удивился, но ничего не сказал.
С Цюрихом я поддерживаю все время связь - переписываемся и говорим по телефону, мы хотим вскоре повидаться...
Кто-то предложил, чтобы несколько наших писателей - Ленц, Грасс, Фриш - встретились бы с ним, поговорили, рассказали бы о том, что происходит у нас. У него представления о нашем мире нереальные. Но я был против; из этого ничего не могло получиться...
...Мне очень понравился "Голос из хора" Синявского. Автор по-настоящему образован, у него чувство юмора, пишет смело...
...Прочитал книгу В. Корнилова "Без рук, без ног" - очень интересно. Сочетание традиционного письма и эксперимента.
Расспрашивает о Надежде Яковлевне: "Как наша старая дама?"
Пришел еще гость, В. Корнилов. Пересказываем похвалу Бёлля.
"...Я эту повесть писал в Якутии. А перед этим все читал "Хлеб ранних лет" ...Мне важнее всего там - два потока времени: медленное прошедшее и быстрое настоящее... В книгах Бёлля есть безумие, оно мне очень близко. Каждый писатель немного безумен. И в отношениях Бёлля с Богом есть безумие".
Бёлль слушает задумчиво, переспрашивает. Ему кажется, что это опасная почва для размышлений.
Рассказывает, что редактирует перевод Евангелий. Они обнаружили 2500 ошибок. "Это ведь писали не ангелы, а люди".
Рассказывает:
"Один из недавно эмигрировавших советских литераторов выступал в Западном Берлине на собрании, устроенном, Шпрингером и, Штраусом, и говорил о епископе, Шарфе как о фашисте. Шарф молодым священником был в Сопротивлении, сидел в гитлеровском концлагере, потом - в ульбрихтовском. Он подлинный христианин. Он приходил как священник ко всем заключенным. Приходил и к тому нацистскому болвану, который стрелял в советского солдата. Приходил и к террористам.
А литератор, называющий себя правозащитником, говорил гнусности о, Шарфе в аудитории, где половина - старые и новые нацисты".
Только прожив несколько лет в Германии, мы поняли, насколько сложна и трудна была жизнь Генриха в те годы. Мы до такой степени были захвачены всем, что происходило у нас, так много было наших забот и горя, что мы и не могли себе представить все, что пришлось претерпеть ему и его семье в семидесятые годы. Его тогда травили как "вдохновителя" террористов, не прекращались злобные нападки по радио, по телевидению, в бульварных газетах. Его проклинали и некоторые церковные и политические деятели. Полиция проводила обыски в квартирах его сыновей, он получал письма с угрозами.
Мы знали обо всем этом больше, чем наши московские друзья и знакомые. И все же это знание было поверхностным. Извне, со стороны.
Когда Бёлль приехал в Москву в 1970 году, некоторые радикальные диссиденты возмущались: "Как может он приезжать после вторжения в Чехословакию? Как может он общаться с функционерами разбойничьего государства?"
Напрасно старались мы переубедить таких максималистов. Отважные, самоотверженные, фанатичные, но односторонние, они владели абсолютной истиной в двухмерном мире.
Но мы сами и не подозревали, до какой степени односторонними были наши отношения с Генрихом Бёллем. Мы возлагали на него наши заботы, страхи, горести. К нам часто прибегали: "Надо немедленно сообщить Бёллю: такому-то, такой-то угрожает опасность... Такие-то арестованы..." И мы писали ему, телеграфировали, звонили и недостаточно думали о том, что он все чаще, все тяжелее болеет. И что каждая наша просьба отрывает его от работы, и это бывает мучительным...
Бёлль не хотел проводить очередной конгресс ПЕН-клуба в Югославии там писатели сидят в тюрьмах. Но к нему приехал посол Югославии уговаривать: "Ведь вы можете помочь".
После заседаний Конгресса Тито пригласил его, Притчетта, еще нескольких коллег к себе. Показывал парк, которым гордится. Долго говорил о соловьях. Бёллю это надоело. "Я стал спрашивать об арестованных. Он сделал вид, что не знал. Обещал помочь. Но обманул, вскоре арестовали Михайло Михайлова".
"Тито говорит по-немецки с акцентом, но свободно. Его заботят национальные проблемы и что будет после его смерти. Любезен. Умная, хорошая жена; вот она просто обрадовалась, когда я заговорил о заключенных".
На перевыборной конференции ПЕНа его спросили: "Почему СССР не вступил в ПЕН-клуб во время вашего президентства?" Бёлль ответил: "Я был против. Они исключают писателей именно тогда, когда тех преследуют власти".
Его спрашивали о контактах; ответил, что контакты были, но односторонние. "Они приглашают, кого они хотят, а к нам посылают не тех, кого мы приглашаем, а вот уже двадцать лет тех же самых old boring boys".
Из дневников Р.
9 феврали. Воскресенье. Утром Аннемари и Генрих у нас. Рассказывали о сыновьях, о поездке в Израиль. Мы знакомили с нашими внуками - Леней и Маришкой.
Едем в Переделкино. Кладбище, могилы Пастернака и Чуковского. Дом Пастернака. Генрих: "Как здесь все запущено, разорено..."
Дом Чуковского - любовно, бережно устроенный музей. Генрих: "Такое вижу впервые. Хотя, кажется, дом Гёте в Веймаре похож. У нас это не принято".
Вечер - на даче Евгения Евтушенко. Празднуется день рождения его жены Гали.
Майя Луговская произносит тост: "Необходимы новые идеи".
Бёлль возражает: "Нет, идея христианства прекрасна, идея социализма тоже хороша, и они друг другу не противоречат. Главное - не идеи, а то, как их воплощают в жизнь".
10 февраля. Еду в мастерскую Биргера. Впервые вижу двойной портрет Андрей Сахаров с Люсей. Мне нужно долго смотреть, чтобы "войти" в портрет. Жаль, что не видны его глаза, веки приспущены.
Аннемари на обратном пути: "Мне по-прежнему больше нравятся пейзажи, чем портреты".
Генрих вспоминает, как в прошлый раз ездил в Ялту и Грузию, его сопровождали "жадные и глупые функционеры". Ответственный сотрудник Союза писателей прямо выпрашивал у него деньги (то же самое мы слышали от Анны Зегерс и Эрвина, Штриттматера).
Генрих прочитал английский перевод книги Л. "Хранить вечно". Когда мы вдвоем: "Хотел бы поговорить с тобой. Понимаешь ли ты, на что вы идете, чем рискуете? Готова ли ты?"
- Я понимаю. Я готова. (Так ответила. А себя спрашивала: готова ли?)
...В посольстве ФРГ возня вокруг приема Бёлля: "Кого приглашать из русских?" Они хотели только деятелей СП и нескольких официальных писателей. Он сказал, что не придет, если не пригласят его друзей. Посол телеграфировал в Бонн, согласовывал. "Нельзя вызывать новую напряженность, у ФРГ много выгодных торговых сделок в СССР". Решили прием делать только для немцев.
12 февраля. У нас. Условились с утра встретиться только вчетвером, а потом придут Сахаровы - знакомиться. Бёлли задержались. Люся с Андреем пришли раньше. Мы с Машей готовим обед. Внезапное открытие: выпить нечего. Андрей идет в "Березку". Маша: "Ну, ты даешь, мама, Сахарова за водкой послала".
Генрих и Андрей - понимание с первых минут. Они, кажется, даже внешне, по манере говорить, чем-то похожи друг на друга.
Сахаровы пригласили всех в Жуковку. Они спешили, им необходимо было уйти сразу после обеда.
"Сейчас роман не пишу. Отдыхаю. Очень устал".
Л. долго рассказывал о Короленко, о Сергее Алексеевиче Желудкове, о его либеральном, экуменическом православии.
