Антон Чехов - Том 17. Записные книжки. Дневники
Л 3.
В [писании] священном писании сказано: «Отцы, не раздражайте чад ваших», даже дурных и никуда не годных чад, но отцы меня раздражают, страшно раздражают; им слепо вторят мои сверстники, за ними подростки; [и] меня каждую минуту бьют по лицу хорошими словами.
Л 4.
Внутреннее содержание этих женщин так же серо и тускло, как их лица и наряды; они говорят о науке, литературе, тенденции и т. п. только потому, что они жены и сестры ученых и литераторов; будь они женами и сестрами участковых приставов или зубных врачей, они с таким же рвением говорили бы о пожарах или зубах. Позволять им говорить о науке, которая чужда им, и слушать их значит льстить их невежеству.
Л 5.
Если Вы зовете вперед, то непременно указывайте направление, куда именно вперед. Согласитесь, что если, не указывая направления, выпалить этим словом одновременно в монаха и революционера, то они пойдут по совершенно различным дорогам.
Л 6.
У писарей в канцелярии начальника острова с похмелья болят головы. Хочется выпить. Денег нет. Что делать? Один из них, каторжник, присланный за фальшивые бумажки, изобретает способ. Он идет в церковь, где на клиросе поет бывший офицер, присланный за пощечину, и говорит ему, запыхавшись:
— Идите, вам пришло помилованье! Телеграмму сейчас в канцелярии получили.
Бывший офицер бледен, дрожит, еле идет от волнения.
— А за такое известие с вас на водку следовало бы, — говорит писарь.
— Возьми всё! Всё!
И отдает ему рублей пять… Приходят в канцелярию. Офицер боится умереть от радости и держится за сердце.
— Где телеграмма?
— Бухгалтер спрятал. (Идет к бухгалтеру.)
Общий смех и приглашение выпить.
— Какой ужас!
Потом офицер неделю болен.
Л 7.
К старым, отживающим креслам, стульям и кушеткам Ольга Ивановна относилась с такою же почтительной нежностью, как к старым собакам и лошадям, и комната ее была поэтому чем-то вроде богадельни для мебели. Около зеркала, на всех столах и этажерках стояли фотографии неинтересных, наполовину забытых людей, на стенах висели картины, на которые никто никогда не смотрел, и всегда в комнате было темно, потому что горела только одна лампа с синим абажуром
Л 8.
…<ска>зал:
— Мама все говорит о бедности. Все это странно. Во-первых, странно, что мы бедны, побираемся, как нищие, и в то же время отлично едим, живем в этом большом доме, на лето уезжаем в собственную деревню и вообще не похожи на бедняков; очевидно, это не бедность, а что-то другое, похуже; во-вторых, мне странно, что вот уже десять лет всю свою энергию мама тратит только на то, чтобы доставать деньги на уплату процентов; если бы, мне кажется, эту страшную энергию мама тратила на что-нибудь другое, то мы имели бы уже двадцать таких домов; в-третьих, мне странно, что самую тяжелую обязанность в семье несет мама, а не я. Для меня это самое странное и ужасное. У нее, как она сейчас сказала, гвоздик в голове, она просит, унижается, долги наши растут с каждым днем, а я до сих пор палец о палец не ударил, чтобы помочь ей. И что я могу сделать? Я думаю, думаю и ничего не понимаю. Я вижу ясно только, что мы быстро летим вниз по наклонной плоскости, а куда — черт его знает. Говорят, что нам грозит бедность, а в бедности будто бы позор, но я и этого не понимаю, так как никогда не был бедным.
Л 9.
Все это в сущности грубо и бестолково, и поэтическая любовь представляется такою же бессмысленной, как снеговая глыба, которая бессознательно валится с горы и давит людей. Но когда слушаешь музыку, все это, то есть что одни лежат где-то в могилах и спят, а другая уцелела и сидит теперь [в ложе] седая в ложе, кажется спокойным, величественным, и уж снеговая глыба не кажется бессмысленной, потому что в природе все имеет смысл. И все прощается, и странно было бы не прощать.
Л 10.
1 то, что тетушка страдает и не морщится, производило на него впечатление фокуса.
2 [в древности, когда был антропоморфизм и уподобление стихийных сил и богов человеку, поклонение пластике и красоте ч<еловече>ского тела имело смысл, теперь же, когда мы имеем систему мироздания и т. д.]
3 О. И. была в пост<оянном> движении: такие ж<енщи>ны, как пчелы, разносят оплодотворяющую цветочную пыль…
4 Не женися на богатой — бо выжене с хаты; не женися на убогой — бо не будешь спаты, а женись на вольной воле, на казацкой доле.
5 Алеша: часто я слышу, как говорят: до свадьбы поэзия, а там — прощай, иллюзия! Как это бессердечно и грубо!
6 Пока ч<елове>ку нравится плеск щуки, он поэт; когда же он знает, что этот плеск не что иное, как погоня сильного за слабыми, он мыслитель; когда же он не понимает, какой смысл в погоне и зачем это нужно равновесие, к<ото>рое достигается истреблением, он опять становится глуп и туп, как в детстве. И чем больше знает и мыслит, тем глупее.
Л 11.
Ивашин любил Надю Вишневскую и боялся этой любви. Когда швейцар сказал ему, что барыня только что уехала, а барышня дома, он порылся в шубе и во фраке, достал визитную карточку и сказал:
— Отлично…
Но было совсем не отлично. [Когда он выехал] Выезжая утром из дому делать визиты, [то ему казалось] он думал, что к этому побуждали его условия светской жизни, которыми он тяготился, теперь же [он понимал] ему было понятно, что выехал он делать визиты только потому, что где-то далеко в глубине души, словно под вуалью, таилась [у н<его>] в нем надежда, что он [в] увидит Надю… И ему стало вдруг жаль, грустно, немножко страшно…
А у него на душе, как казалось ему, шел снег и все уже увяло. Он боялся любить Надю, потому что был стар для нее [и], считал свою наружность непривлекательною [и потому что не в] и не верил, чтобы такие молодые девушки, как Надя, могли любить мужчин только за ум и душевные качества. Но все-таки у него иногда бродило в душе что-то похожее на надежду. [Теперь же Н] Теперь же, с той минуты [когда впереди затихли], как прозвучали и потом затихли офицерские шпоры, затихла и его робкая любовь… [И он] Все было кончено [и он думал], надежда невозможна… «Да, теперь все кончено, думал он. Я рад, очень рад…»
Своею женою он воображал не Надю, а почему-то всегда полную даму с высокой грудью, покрытой венецианскими кружевами.
Л 12.
<…> лучом благодати твоей просвети мою душу.
Она читала молитву, написанную на листке почтовой бумаги и сочиненную одним стариком, товарищем ее покойного мужа. Эта молитва была тем хороша, что в ней в сжатой форме и на обыкновенном разговорном языке говорилось обо всем, что нужно: и о счастии, и о детях, и о сомнениях, и об усопших… Ольга Ивановна молилась редко и всякий раз находила в этой молитве всё новые и новые прелести. Теперь ей особенно понравилось выражение, которого она раньше как-то не замечала: «Солнце светит, а в душе моей темно». Зеленые и красные окошечки лампадки отражались в золотой ризе маленькой иконы, и это было так красиво и ласково, что Ольга Ивановна пожалела, что дочитала до конца молитву и что ей уже не о чем говорить богу.
Алеше не хотелось спать. Сегодня утром он был в аптеке и видел мертвеца, потом пять часов, не слезая, просидел на лошади и сильно озяб, потом завтракал с одним товарищем и выпил бутылку вина; обедал он не дома и тоже пил, видно, потом, вернувшись домой, долго ходил по комнатам и думал; когда мать и сестра приехали из театра и привезли с собою Ивашина, он очень обрадовался и не заметил, как прошло время. Теперь он чувствовал, что ему еще чего-то недостает и что-то еще нужно. Весь день он молчал, и ему хотелось теперь говорить, но говорить долго, часа три.
Л 13.
Иванову [сказали] сказал Федя [племян<ник>], брат жены управляющего, что за лесом пасутся дрохвы. Он зарядил ружье картечью. Вдруг — волк. Он выпалил. Размозжил ishiadic в обоих бедрах. Волк обезумел от боли и не замечает его. «Что же я могу сделать, милый?» Думал-думал, пошел домой, позвал Петра… Тот с палкой. Сделав ужасное лицо, стал бить… Бил, бил, бил, пока тот не сдох… Вспотел и отошел, не сказав ни слова.
Л 14.
1* [Его не пригласили с собой за город под тем предлогом, что у него гость, между тем он понимал, что им не хочется его общества.]
2* [Я<рцев> говорил так, как будто объяснял ученикам.]
3* [Ф<едор> открыл часы и долго глядел в них.]
4* [— Прости, но в последнее время ты ужасно переменился!
— Да, может быть. Я переменился, потому что стал сознавать себя истинно русским, православным человеком.]
5* [Ей уж были противны не слова его, а уж одно то, что он заговорил.]
6* Смерть ребенка. Только что успокоишься, а судьба тебя — трах!
7 Волчиха нервная, заботливая, чадолюбивая, утащила в Зимовье Белолобого, приняв его за ягненка. Она знала раньше, что там ярка, а у ярки дети. Когда тащила Белолобого, вдруг кто-то свистнул, она встревожилась и выпустила его изо рта, а он за ней… Пришли на место. Он стал сосать ее вместе с волчатами. — [Через] К следующей зиме он мало изменился, только похудел, и ноги у него стали длинней, да белое пятно на лбу приняло совершенно трехугольную форму. У волчихи было слабое здоровье.
