Лети, светлячок [litres] - Кристин Ханна
Пэкстон протянул руку:
– Готова, девочка из хорошего района?
Она взяла его за руку:
– Да, парень с накрашенными глазами.
Пэкстон подвел ее к грязному, дребезжащему автобусу. На самом деле – но в этом Мара не призналась бы ему ни за что на свете – она еще ни разу не ездила на обычном городском автобусе. Они стояли, прижавшись друг к другу, в залитом светом салоне, среди полуночных пассажиров, и Мара зачарованно смотрела на Пэкстона. Он словно обладал над ней властью, какой не имел никто больше. Ей хотелось сказать что-нибудь остроумное, но мысли путались. Они вышли из автобуса, и Пэкстон повел ее по сверкающему миру ночного Бродвея. Мара родилась в Сиэтле и выросла на острове, который видно из центра города, однако сейчас очутилась в совершенно незнакомом мире, где под неоновым блеском прятались темные закоулки.
Вселенная Пэкстона состояла из черных улиц, клубов без окон, беспризорных детей и напитков, от которых поднимался парок.
Они подошли к другой автобусной остановке и дождались другого автобуса. Когда они вышли из него, Сиэтл сверкал диадемой, изогнувшись вдоль черной реки. Здесь горели лишь редкие тусклые фонари. Ниже по улице темнела какая-то махина. Газозаводный парк. Мара поняла, где они находятся. Этот парк разбили вокруг старого газового завода, закрытого в середине ХХ века. Однажды они приезжали сюда на экскурсию с классом. Взяв Мару за руку, Пэкстон повел ее к ржавой конструкции, сбоку которой обнаружился тайный вход.
– Мы что, закон нарушаем? – спросила Мара.
– А тебе не все равно?
– Все равно. – По спине у нее пробежал холодок. Она еще никогда не совершала ничего противозаконного. Возможно, пришло время изменить это.
Пэкстон провел ее в самое нутро ржавого гиганта, остановился, извлек неизвестно откуда какие-то картонки и соорудил сиденье.
– Откуда это здесь? – спросила Мара.
– Специально для нас припас.
– Но откуда…
– Знал. – От его взгляда у Мары закипела кровь. – Ты когда-нибудь абсент пробовала?
Ингредиентов, которые он достал из рюкзака, хватило бы на пару научных опытов.
Мара дрожала. Страх дразнил ее, покалывал иголочками. «Он опасен, – думала она, – надо уходить, бежать сейчас, пока не поздно». Но не могла.
– Нет. А что это?
– Волшебство в бутылке.
Он расставил стаканчики и бутылки и принялся совершать колдовской ритуал, в котором задействовал ложки, кубики сахара и воду. По мере того как сахар растворялся, жидкость меняла цвет, делалась непрозрачной, молочно-зеленой. Пэкстон протянул ей стаканчик. Мара неуверенно смотрела на жидкость.
– Доверься мне.
Нет, нельзя.
И все же Мара медленно поднесла стаканчик к губам и сделала глоток.
– Ой, – удивилась она, – как черная лакрица. Сладко.
Стаканчик медленно пустел, а ночь наполнялась жизнью. Ветер сдувал волосы ей на глаза, волны разбивались о берег, ржавый металл скрипел и стонал.
Она уже почти расправилась со вторым стаканом, когда Пэкстон взял ее ладонь. Его пальцы двинулись наверх, по нежной коже запястья, к первому серебристо-белому шраму.
– Кровь такая прекрасная. Она очищает. А больно всего секунду – и это чудесная секунда. После боль уходит.
Мара затаила дыхание. Абсент умиротворял, освобождал голову от мыслей, и Мара, заблудившаяся между явью и фантазией, смотрела в золотистые глаза Пэкстона и понимала: он знает. Наконец-то ей встретился тот, кто видит ее.
– А ты когда начал?
– После того, как сестра умерла.
– Что с ней случилось? – осторожно спросила Мара.
– Неважно, – ответил он, и его слова откликнулись в ее душе бесконечным пониманием.
У Мары тоже вечно допытывались, что случилось с ее матерью, словно есть разница, от чего она умерла – от рака, или инфаркта, или погибла в автокатастрофе.
– Она умирала, а я обнимал ее, вот что важно, а после я смотрел, как ее закапывают в землю.
Мара подалась к нему. Пэкс удивленно посмотрел на нее, словно и забыл о ее присутствии.
– «Не отпускай меня, Пэкс» – вот ее последние слова на этой земле. А я отпустил. – Он глубоко вдохнул, медленно выпустил воздух и одним глотком осушил стакан. – Она от наркоты умерла. От моей наркоты. Поэтому суд и отправил меня на групповую терапию. У меня был выбор – это или тюрьма.
– А твои родители?
– Они из-за этого развелись. Никто из них не простил меня, да и с чего бы?
– Ты по ним скучаешь?
Он пожал плечами:
– Да какая разница?
– Значит, ты не всегда таким был…
До этого Маре и в голову не приходило, что когда-то Пэкстон был обычным школьником.
– Мне нужно было измениться.
– И как, помогло?
– Каково мне, всем плевать, разве что доктор Блум изредка спрашивает, но и ее это не волнует.
– Повезло тебе. Меня все спрашивают, как я, но на самом деле знать этого никто не хочет.
– Иногда ужасно хочется, чтобы все просто оставили тебя в покое.
– Да.
Мара ощущала удивительную легкость. Он знает ее. Видит ее. Понимает.
– Я еще никому этого не рассказывал. – Он беззащитно посмотрел на Мару.
Неужели она единственная видит, насколько он ранимый?
– Ты пришла, чтобы папашу позлить? Потому что…
– Нет.
Ей хотелось добавить: «Я тоже мечтаю стать другой», но получилось бы глупо и по-детски. Он притронулся к ее лицу, и не было в мире ничего нежнее этого прикосновения.
– Ты веришь в любовь с первого взгляда?
– Теперь верю, – ответила она.
Вышло безнадежно напыщенно.
Пэкстон медленно наклонился к ней – медленно, потому что ждал, когда она его оттолкнет, и Мара это понимала. Но оттолкнуть его она не могла. Сейчас во всем мире лишь его взгляд имел значение. До этой секунды Мара была мертва, а он пробудил ее к жизни. Пускай он опасный, торчок, лжец – какая разница? Это чувство воскрешения стоит того, чтобы подвергнуть себя любой опасности. Его поцелуй стал воплощением ее мечты о поцелуе.
– Давай зажжем, – тихо пробормотал он, наконец оторвавшись от ее губ, – со мной ты все забудешь.
Мара жаждала этого. Нуждалась в этом. И едва заметного кивка оказалось достаточно.
3 сентября 2010, 01:16
Дзынь!
– Просьба экипажу занять свои места.
Мара стряхнула воспоминания, открыла глаза, и жизнь мстительно подсунула ей реальность. Сейчас 2010 год. Ей двадцать, она летит в Сиэтл увидеться с Талли, потому что та попала в аварию и, возможно, не выживет.
– Ты как?
Пэкс.
– Мара, они не любят тебя. Не так, как люблю тебя я. Если бы любили, то уважали бы твой выбор.
Она наблюдала в иллюминатор за тем, как самолет приземлился и доехал до терминала. Мужчина в оранжевой жилетке указал пилоту, где остановиться. Взгляд
