Истории Фирозша-Баг - Рохинтон Мистри
И он написал имя юриста, чья специализация – арендное право.
Когда Кашмира узнала о процедуре, которую они должны пройти, ей категорически не понравилась вся идея. Она хотела пригласить жильцов на чай, объявить им радостную новость о ребенке, а потом перейти к вопросу о комнате. До рождения ребенка оставалось еще семь месяцев. Она могла бы просматривать колонки объявлений в «Джам-э-джамшед» и найти для них другое жилье. Как говорил сам Боман, их жильцам на двоих больше ста лет. В таком возрасте трудно снова переезжать. И Кашмира бы им помогла.
Когда-то она искренне мечтала заняться какой-нибудь общественной деятельностью. Много лет назад Рустом-джи тоже был способен следовать подобным желаниям, когда в колледже Святого Хавьера вступил в Лигу социальной помощи. Но со временем он исключил эти принципы из своей жизни. Теперь он изо всех сил старался создать себе репутацию человека жестокосердного и безразличного, что, как он не стеснялся говорить, необходимо для выживания. Когда Кашмире пришло время вступать в Лигу, ей не разрешили это сделать, потому что девушки и юноши ездили вместе в рабочие лагеря и много всякого рассказывали о том, что там происходит между полами. Ей приходилось постоянно слушать от родителей и брата что-нибудь вроде: благотворительность начинается дома или лучшая помощь – помощь самому себе. Впрочем, все это не имело для нее никакого смысла – ни тогда, ни теперь.
Боман сказал, что о приглашении жильцов на чай не может быть и речи. В наши дни человеческая природа такова, что вежливость будет расценена как слабость. Лучше все сделать твердо и официально, по соответствующим каналам, с письмом от юриста, предписывающим им покинуть помещение в течение двух месяцев.
Когда жильцы получили уведомление, Хуршидбай тут же громогласно заявила, что никто ее не заклюет и не растерзает. Потом она сказала Ардаширу, что для нее письмо не стало неожиданностью, она не сомневалась, что так и будет. Недавно ей приснился Пестон-джи, но клетки нигде не было видно. Бешено хлопая подрезанными крыльями и жалобно крича, он метался по веранде из угла в угол, и она долго не могла его успокоить.
Ардашир собирался сказать Боману, что нет никакой необходимости в юристах и уведомлениях. Им просто потребуется время. Но Хуршидбай запретила. Ей мерещились клювы, готовые ее заклевать, и она собиралась дать им бой. Вот и все. Стоя рядом с клеткой, она качнула пальцем качельки.
– Набожным людям, таким как мы, бояться нечего, – сказала она и вместе с качельками стала раскачиваться туда-сюда.
После этого начались полгода бесполезных и изматывающих действий. Юрист, которого рекомендовал Рустом-джи, был круглый человечек с садистскими замашками, который нагло ковырял в носу в присутствии клиентов. Ему доставляло удовольствие смотреть, как Боман корчится от волнения, когда слышит о законах, регулирующих аренду и субаренду, и о том, как трудно доказать создавшееся исключительно тяжелое положение и выселить человека.
– Есть законы, защищающие бедных, – с горечью сказал Боман, придя домой, – и законы, защищающие богатых. Но люди среднего класса, такие как мы, всегда получают по одному месту бамбуковой палкой.
– Фу! Не говори так! – ответила Кашмира, не выносившая неприличных выражений. Одежда и язык – вот две вещи, которые должны быть чистыми, – настаивала она. В других вопросах она предоставляла Боману поступать, как он хочет. В более счастливые времена она позволяла ему делать то, что ужаснуло бы ее, если бы было описано словами. Как мечтал Боман о таких ночах! Когда в темноте он протягивал руку, после того как маленький Адиль засыпал, она поворачивалась к нему своим мягким теплым телом и точно знала, что делать. Ей нужна была лишь темнота и молчание: никаких слов. Другие звуки – стоны и вскрики – ее не беспокоили, наоборот, даже возбуждали, в этом он был уверен.
Кашмира с горечью продолжала:
– Если бы ты дал мне возможность работать, ничего этого не произошло бы.
Боман, перебирая в уме те ночные мгновения, полные экстаза, мечтательно улыбнулся, но Кашмира не поняла почему.
Недели, в течение которых Хуршидбай по утрам разбрасывала мусор, а Кашмира по вечерам его выметала, начались вслед за последним судебным заседанием. С того же дня стал отсчитываться восьмой месяц беременности Кашмиры. В сны Хуршидбай вновь влетел Пестон-джи. И тогда же закончились бесполезные, изматывающие действия Бомана, направленные на выселение жильцов.
Боман не мог даже предположить, что его ждет полное поражение. В крайнем случае из соображений гуманности жильцам могли присудить более долгий период выполнения судебного решения. Последние несколько недель он реагировал на оскорбления Хуршидбай исключительно вежливо, проявляя воспитанность и благородство, которые мог себе позволить только победитель, каким он, собственно, себя и считал.
Решение суда его убило. А вид униженного Бомана только придал Хуршидбай смелости. Если бы Боман держался уверенно, ее мстительность все же осталась бы в разумных рамках приличия, но сейчас уверенность никак ему не давалась.
В тот день Хуршидбай и Ардашир сразу же пошли из суда в агьяри и сделали пожертвование в виде бревнышка сандалового дерева на десять рупий вместо обычной палочки за пятьдесят пайс. Хуршидбай, когда они вернулись домой, была очень возбуждена. Она вымыла и протерла рамочки фотографий с изображением своих усопших предков с усами и в пагри, а также птичью клетку. И налила свежую воду в поилку. Потом целый вечер зажигала ароматические палочки агарбатти перед фотографиями и клеткой, окутывая покойников туманом более густым, чем тот, что, вероятно, обвивал их, когда они переходили в мир иной по мосту Чинвад[130].
Тяжелый запах благовоний начал распространяться по всей квартире. Он проник в другую комнату, от чего Кашмиру с Боманом затошнило. Он заполнял их кастрюли и миски, изгоняя оттуда аппетит, витал над постелями, забирался под наволочки, проникал в щели и клубился под кроватями. Безжалостный едкий запах залезал в глаза и нос, нахально заплывал внутрь черепа, спутывал сознание и створаживал чувства, пока Хуршидбай не завладела полностью их квартирой и ими самими. Маленький Адиль тоже жаловался на запах. Родители успокоили его, рано уложили спать, потом легли сами, мучаясь от головной боли, стыда и разочарования.
Но Хуршидбай не дала им забыться благословенным сном. Когда за стеной все стихло, она завела свой граммофон, направив его рупор в ту часть стены, за которой, скорее всего, находились кровати, и поставила единственную имевшуюся у нее пластинку – ту единственную, которая должна быть у каждого, как она сказала Ардаширу, когда тот сделал попытку расширить ее коллекцию. Стрекочущие звуки «Сахи сурадж», хвалебной песни восходящему солнцу, издаваемые голосовыми связками визгливой
