Два брата - Константин Михайлович Станюкович
— Грешен, папа, люблю!
Они заказали ужин. Николай потребовал бутылку шампанского.
— Я говорил, что, в сущности, Островерхов порядочный человек, если бы только не его статистика, в которую он так верит!
Когда старик рассказал о картах и таблицах генерала и о том, как Островерхов был смущен, когда Иван Андреевич объяснил, что сведения о Залесье неверны, то Николай хохотал как сумасшедший.
— Выходит, папа, что это бумажный администратор!
— Есть грех, но все же спасибо Евгению Николаевичу.
Они продолжали беседу, похлебывая шампанское, и просидели вдвоем далеко за полночь. Старик был в духе. Его радовал успех его заступничества.
— А ведь продажа все-таки состоится! — поддразнил Николай.
— Я думаю, Кузьма отсрочит.
— А если нет? Ведь он вправе.
— Ну, тогда что делать!
— И если мужики в самом деле озлятся?
— Избави бог!
— Ведь возможно, папа? И тогда, какой бы ни был твой Евгений Николаевич, а придется усмирять. Ведь придется?
— Ну, конечно, придется.
— Выходит, папа, как ни ворочай дело, а дело-то скверное. Ну, положим, и отсрочит. Ведь не с неба же явятся деньги потом.
— Извернутся понемногу. Как-нибудь выплатят.
— И ведь Залесье — один случай, а таких случаев разве один? Газеты читаешь, надеюсь?
— Ну что ж? Ты, Коля, сейчас преувеличиваешь! Сейчас же обобщаешь и как будто нарочно стараешься окрасить в мрачный цвет все. Это у вас, у молодежи, точно закон какой-то! Ну, да, времена не особенно хорошие, несовершенством полна наша жизнь, все это справедливо, но что ж из этого? Лес рубят — щепки летят. Не сразу же все. Не все же кругом Кривошейновы, не все же эгоисты. И разве всегда так будет, как теперь? Не вечно же! Прежде хуже было, — что сказал бы ты в наше время? — а нынче уж не то. Разве прогресс не заметен? И что это за манера сомневаться да глумиться? Глумиться, Коля, легко. Надо верить и работать с этой верой. Чокнемся же, мальчик мой, за лучшие времена. Чокнемся, и да не оскудеет в тебе вера в ближнего своего!
Николай с любовью смотрел на своего старика, в котором жила такая сильная, горячая вера. И самому ему, под впечатлением горячих слов, все показалось светлей и лучше, и самому ему еще более верилось в свои молодые силы, тем более что они с отцом уже допивали вторую бутылку шампанского.
— Удивительно ты живуч, папа! — проговорил Николай.
— Ну, а вы, молодежь, разве не живучи? — засмеялся старик.
— Мы? Мы, папа, все тронутые какие-то.
— Как тронутые?
— Так; почвы нет. Во что верили вы, в то мы не верим…
— Полно, полно клеветать на себя, Коля. Еще не жил, а уж не веришь. И во что это вы не верите? В жизнь, в людей? Глупости ты говоришь, Коля. Эдакий скептик в двадцать два года! Нечего сказать!.. Однако пойдем, мой скептик, спать. Пора. Заболтались мы с тобой.
Вязниковы решили остаться еще день в городе. Ивану Андреевичу надо было побывать в управе и навестить кое-кого знакомых.
Когда Николай на следующий день открыл глаза и потягивался в постели, Иван Андреевич уже был одет и собирался уходить.
— Заспался же ты, Коля! Двенадцатый час!
— Что ж ты не разбудил меня?!
— Да к чему же было тебя будить? После ужина надо выспаться. Ну, до свидания. Мне пора. А ты что будешь делать?
— Поброжу по улицам. Зайду в библиотеку; вечером пойду на бульвар.
— Ну, ладно, а я до вечера не буду дома.
— А обедать где будешь? Разве не вместе?
— Нет. Не знаю, как успею. Обедай без меня.
Николай оделся и пошел бродить по городу. От нечего делать зашел в гостиный двор и очень обрадовался, встретив Лаврентьева.
— Здорово, Николай Иванович! — произнес он. — Ну, я сегодня удостоился — был у губернатора. И прошение подано. Ничего. Обнадежили лапотников. Они уж и домой пошли, а я вот остался на денек, кое-что по хозяйству купить, — весело говорил Лаврентьев. — Надо справляться. И одежину надо пошить. Оно как будто и в самом деле лучше пошить, а то ходишь словно бурлак. Надо теперича при параде.
«Вот оно что! — усмехнулся про себя Николай. — Совсем преображается дикий человек по случаю женитьбы!»
— А вы, Николай Иванович, куда идете? — спросил Лаврентьев.
— Шатаюсь, как видите.
— Так помогите мне, любезный человек. Сходим к портному насчет фрака.
— Вы и фрак заказываете? — невольно вырвалось у Николая.
— То-то!.. Советуют все; мало ли какая надобность… И то сегодня губернатор на мою сюртучину зарился. А еще поглядим фортепианы. Я звал Елену Ивановну, да она не поехала. Нездорова, говорит.
— Что с ней?
— А бог ее знает. Так, никакой болезни будто и не видно. Я сказывал, чтобы лекаря, — не хочет! — проговорил Григорий Николаевич как-то грустно. — Да и фортепианы просила еще не покупать. Так мы только присмотрим. Елена Ивановна любит музыку! — с любовью произнес Лаврентьев.
Николай с удовольствием согласился. Они сперва пошли к портному. Когда немец-портной сказал, что фрачная пара будет стоить семьдесят пять рублей, то Григорий Николаевич даже ахнул.
— Да наплюйте мне в рожу, если я такие деньги дам! Отроду не плачивал. Что во фраке-то… и материалу нет, а такая прорва денег!
Николай и портной не могли не улыбнуться.
— Но зато фрак будет, настоящий фрак! — говорил портной.
— Не танцует! — проговорил Григорий Николаевич. — Пойдем, Николай Иванович, к другому немцу.
— Оно можно, господин, и дешевле, — улыбаясь, проговорил почтенный немец, — но зато не тот материал.
— Главное, чтобы прочно, потому этот мне фрак до смерти.
Лаврентьев торговался, как торгуется русский крестьянин. Он несколько раз уходил из лавки, снова возвращался и наконец решился заказать фрачную и сюртучную пару за шестьдесят рублей.
Портной стал снимать мерку, а Григорий Николаевич все приговаривал:
— Первое дело, чтобы пошире.
Николай только улыбался, глядя на этого «медведя», и представлял, каков он будет во фраке.
А «медведь» и сам смеялся.
— То-то хорош я буду во фраке, Николай Иванович!.. Ну, теперь фортепианы пойдем смотреть!
Николай перепробовал довольно много инструментов и выбрал несколько на разные цены. Лаврентьев не ахнул тут, когда за лучший инструмент спросили шестьсот рублей; он только спросил, нельзя ли сто скинуть, и когда ответили, что можно скинуть только двадцать пять рублей, он сказал, что через неделю решит дело.
— Пусть Елена Ивановна посмотрит! — заметил он Николаю. — Понравится — куплю. Спасибо, Николай Иванович, — прибавил он, крепко потрясая руку Николая. — Теперь, кажись, все. Разве космы-то свои снять!.. Как вы думаете? Уж заодно!
— Пожалуй, постричься не мешает.
— И бороду маленько обкорнать?
— Ничего и бороду! — подтвердил Николай, все более и
