Сто лет Ленни и Марго - Мэриэнн Кронин
– Ой! – сказали мы оба.
Он был старше меня. Лет под пятьдесят, наверное. И держал в руке обручальное кольцо.
– Вы из полиции?
Он наморщил лоб.
– Нет.
– Лицензию на телевидение пришли проверить?
– Марго, у нас нет телевизора, – раздался за моей спиной голос Мины. Она вошла в комнату в коротеньких пижамных шортах и почти прозрачной комбинации.
– Ты где была? – спросила я. Мина улыбнулась безучастно, будто и не слышала вопроса. – Я не видела тебя уже… Думала, что… – Я не договорила, почувствовав на себе взгляд мужчины.
– Ты вернулась?
– Вернулась? – фыркнула Мина. – Я и не уходила.
Пока ее не было, я разобрала загончик Джереми, выкинула припасенное для него зерно. Убрала ее диван, купила нам новое зеркало в зеленой раме и повесила на стену. Может, Мина все это и заметила, но ничего не сказала. Она села рядом с мужчиной в костюме и улыбнулась мне как-то непонятно. В обществе полностью одетых людей Мина казалась еще раздетей.
– Надо бы тебя научить не свидетельствовать против самой себя, – сказала она.
– Что?
– Застаешь в своей квартире незнакомца и сразу думаешь, что тебя арестовать пришли?
– Да не меня арестовать! – огрызнулась я. – А сообщить, что ты мертва.
– Господи, Марго, я уехала в отпуск на неделю…
– Три недели.
– И ты уже считаешь меня без вести пропавшей?
– Так, а это кто тогда?
– Твой спаситель.
Я взглянула на мужчину. Тот спрятал кольцо во внутренний карман пиджака.
– Ты в секту вступила?
Мина даже прыснула от смеха.
– Знаешь, меня мама всегда об этом спрашивает. Этот человек, моя дорогая Марго…
Она начала говорить что-то на “X”, но тут мужчина сверкнул глазами, и лицо его на мгновение сделалось страшным.
– … Профессор, – закончила Мина. – Тот самый, кому ты обязана освобождением из двадцатиминутного тюремного заключения.
В ответ на мое “ой!” Профессор впервые улыбнулся.
Я воображала его совсем другим – молодым человеком с бородой в свитере и затемненных коричневых очках. А этот был строг, и волосы его, аккуратно причесанные, у висков подернулись сединой. С виду скорей политик, чем профессор.
– Профессор, – повторила я, примеряя к нему это название.
– Короче, ты не возражаешь?.. – спросила Мина, но я не взглянула на нее – думала, она с ним говорит, – пошла к своей кровати и скинула обувь.
Красные кожаные босоножки, из которых, если надеть их без носков, потом едко пахло прелью. Достиг ли запах моих ног другого края комнаты и ноздрей мужчины в костюме и моей почти раздетой соседки – вот что меня интересовало.
– Марго?
Раздраженный тон Мины изумил меня.
– Что?
– Ты не возражаешь?
– Мне уйти?
Я пошла в парк, уселась на траву – на моем белом платье, предназначенном для работы, остались потом зеленые пятна. И задумалась об угнездившемся в кармане Профессора обручальном кольце, о женщине, на которой он был женат, и о той, которую я любила, а еще – когда теперь можно будет пойти домой.
Ленни и человек перед концом
Новенькая Медсестра пришла исповедаться. Так мне, по крайней мере, показалось – будто она хочет поведать что-то. Смущенная, она торопливо подошла к моей кровати. Я села прямо, пробуя войти в контакт с отцом Артуром, и сказала: “Помилуй тебя Бог, дитя мое”, а потом театрально простерла руки – пусть полюбуется моим (воображаемым) длинным священническим облачением.
– Что?
– Ты ведь исповедаться пришла, овечка моя?
– Что? – Она запыхалась. – Нет, у меня к тебе одна просьба.
Если честно, она меня слегка разочаровала; я-то уже к тайнам приготовилась, к признаниям в злодействах огромного размаха. Приготовилась умолять Иисуса простить Новенькую Медсестру, при этом поглядывая на нее с таким примерно выражением лица: все твои тайны теперь знаю и вряд ли забуду.
Не дожидаясь моего ответа, она продолжила:
– Ты ведь по-шведски говоришь, так?
– Господь говорит на всех языках.
– А перевести сможешь? Ну, со шведского на английский?
– Смогу Когда родители разводились, меня вообще переводчиком назначили – официально.
– Мы с нашим переводчиком со шведского не можем связаться, а один пациент в тяжелом состоянии. Его врач – мой знакомый, и я сказала, что ты, наверное, сможешь помочь. Тебе не трудно? Сделаешь одолжение?
Я пожала плечами. Понять не могла, чего она так разволновалась. Даже когда я согласилась, виноватое выражение не сошло с ее лица. Я пододвинулась к краю кровати, обула тапочки.
И тут мне ясно стало, в чем ее вина, причина обнаружилась. Большая, черная и всепоглощающая. Она явилась вперед Новенькой Медсестры, беззвучно и незаметно. Теперь понятно, почему та не смотрела мне в глаза, приближаясь к кровати. А я-то считала ее другом. В то время как она от начала и до конца была Иудой, предателем – подбиралась ко мне, выжидая момент, а выбранное ею орудие незаметно придвигалось к моей кровати.
– Подумала, так будет быстрее, – сказала она тихо, очевидно, пожалев уже, что не предпочла опоздание предательству.
Я ничего не ответила. Порой лучше не отвечать. Молчание убедительней слов может выразить, как презренно вероломство и велико разочарование. Скажи я хоть что-то, ей полегчало бы.
Сунув ноги в тапочки, я встала. Неторопливо, с достоинством, не позволяя ей отвести глаза.
– Прости! – Мой жаркий гнев уже заставил Новенькую Медсестру вспотеть. – Это необязательно, можем пойти пешком! – Голос ее срывался.
Но оно уже было здесь и поджидало меня.
– Я просто подумала, – продолжила она, запинаясь, – идти далеко. В другое крыло, понимаешь…
Я гордо поднялась, повернулась, позволила усадить себя в него – черное и широкое, не предназначенное для худощавых вроде меня, но на удивление обезличенное, одинаково подходящее всем. У него было название и инвентарный номер – то и другое написано на сиденье, – вдруг кто-то захочет его украсть. Кому это нужно и зачем, ума не приложу. Опустившись в него, я удивилась, какое оно податливое. Положила руки на поручни.
– Ты уверена? – спросила Новенькая Медсестра.
Я поставила ноги на подножки.
– Ну что ж, тогда вперед! – сказала Новенькая Медсестра с фальшивым воодушевлением.
Интересно, заплачет она? Новенькая Медсестра откатила его назад, чтобы развернуть меня в нужном направлении. Оно было из Мэй-уорд – я знала без вопросов, – то есть дожидалось меня все это время. Ему предназначалось везти меня, когда я пойму, что сломалась совсем и не могу уже даже ходить – или не я, а мой друг, как в данном случае. Когда остатки моей самостоятельности будут отняты, словно загнившая конечность. Когда придется наконец признать, что меня можно только устроить
