Сломанный капкан - Женя Озёрная
— И вот опять, — отсутствующим голосом проговаривает он. — Мне необходимо быть здесь, хоть эти места и не вызывают во мне никакого удовольствия. Впрочем, во мне ничто не вызывает удовольствия, поэтому странно с твоей стороны было бы думать, что…
— Не отходи от темы. — Я смотрю на руки и напоминаю себе, что сплю. Значит, то, что сейчас происходит, в моей власти. — Ты вообще кто такой?
— Твои вопросы ставят меня в тупик. — В его обычно бесцветном голосе проскальзывает нотка замешательства. — Ты уверена, что я сам могу тебе ответить?
Я еле сдерживаю желание выругаться и подхожу ближе. Ощущение пустоты обволакивает меня, как запах духов или что-то в том же роде. Хуже всего то, что стоит мне уловить это ощущение лишь на пару секунд, и я пропитываюсь им. Потом оно преследует меня всюду, заставляя вспоминать о том, с кем в последнее время так часто приходится встречаться по ночам.
Ещё один шаг вперёд, и вот я стою уже практически вплотную к нему. Пустота проникает внутрь меня, поселяется в груди и в голове, завладевает всем, чем может завладеть. Всё увядает — и каждый раз, когда это случается, мне кажется, что теперь так будет всегда. Краем мысли я напоминаю себе, что это всего лишь мой страх и я на самом деле обязательно вернусь к тому, чтобы чувствовать. Может быть, сегодня мне приходится проживать это в последний раз или почти в последний. Главное, что я уже совсем близка к разгадке — нужно только протянуть руку и решиться. Решиться сорвать с него маску пустоты.
Я наблюдаю за тем, как что-то неведомое или кто-то неведомый поднимает мою руку. В голове, которая сейчас кажется мне скупым механизмом, мелькает мысль о том, что его кожа, должно быть, холодная. Я не успеваю подтвердить это или опровергнуть, как он обречённо бросает:
— Даже не знаю, что тебе сказать, раз ты сама ещё не поняла.
И я вижу, как его лицо вместо пустого становится зеркальным. Отшатываюсь назад и резко вдыхаю. Вот тело, в котором я живу уже почти девятнадцать лет, и вот оно прикрывает руками рот. Вот растрёпанные волосы, с которыми наяву стыдно было бы выйти на люди. Вот нелепые, слишком большие глаза, которые мне никогда, никогда не нравились. Такие же, как у отца.
— Ну а что ты хотела увидеть? — с нажимом, пусть и бесстрастно-интеллигентным, продолжает он. — Ты ведь сама творишь свою жизнь, своими руками.
Этим он будто бьёт меня под дых, и я вспоминаю о том, что случилось. Он всё-таки прав. Это не случилось. Я сделала это сама.
— Знаешь, мне так от себя мерзко, — выдаю я, сдерживая слёзы. Как я и думала, способность чувствовать вернулась ко мне довольно быстро.
— Хотя ты не первая это затеяла, — оправдывает меня он. — Ты могла сдержаться, если бы не…
— Хватит оправдываться, ничего не выйдет, — отвечаю я и проваливаюсь в темноту.
* * *— Хватит оправдываться, ты сделала это специально, — говорит Влада и смотрит на реакцию остальных, стоящих вокруг.
Она ударилась головой о кирпичную стену дома из-за того, что я её толкнула. Толкнула случайно — не было и в мыслях того, чтобы причинять кому-нибудь вред. Но она мне не верит — а остальные верят ей больше, чем мне.
Потому что она тут с раннего детства, а я совсем недавно. С тех пор как мы переехали в Сориново, я растеряла всех друзей оттуда, где мы жили с отцом, и решила хотя бы попытаться найти их здесь. Но у меня не очень получается.
— Молчишь? Ну молчи, — Влада делает вид, что сплёвывает, и усмехается, — стрела тебе завтра. В палисаднике у твоего дома.
А потом разворачивается и уходит. Остальные идут за ней.
— Когда? — только и успеваю спросить я в спину.
— В двенадцать, — обернувшись, отвечает Лена, она живёт по соседству с Владой.
Хотела бы я не прийти, но я приду. Но вот что скажет мама…
Мама, как и всегда, говорит: «Иди ешь, а то остынет» — а я иду и тут. Много ли у меня поводов делать что-нибудь по своей воле? Сажусь за стол и начинаю жевать. С едой всё в порядке, просто она сегодня совершенно безвкусная. Это всё потому, что стрела будет завтра в двенадцать.
— Что-то ты сегодня смурная, — замечает мама.
— Устала, — с набитым ртом проговариваю я.
— А ведь рано сегодня пришла.
— Все разбежались.
В каком-то смысле это даже правда — до завтрашнего полудня я никого из них больше не увижу. А если не приду, то мне вообще будет страшно выходить из дома. Владу знают и любят все сориновские — а меня пока что только знают, да и то лишь потому, что, переехав сюда, я первым делом случайно познакомилась с ней.
Назавтра за полчаса до назначенного времени я выхожу в палисадник, сажусь на ствол давно упавшего тополя, который никто так и не убрал, и двадцать пять минут сижу в одиночестве. Потом из-за угла соседней серой пятиэтажки выходит Влада, и за спиной у неё идут остальные. Они идут молча, так, будто уже решили мою судьбу, и спускаются в палисадник. Я встаю, и Влада становится напротив меня.
За спиной у неё — время замедляется, и я успеваю пересчитать всех — пятеро человек. Кто-то упёр руки в боки, кто-то скрестил их на груди, и все смотрят то на Владу, то на меня. А у меня за спиной никого, кроме старого давно упавшего тополя.
Проходит, кажется, вечность, прежде чем Лена смотрит на часы и говорит: «Двенадцать». Влада срывается по направлению ко мне, подбегает и с силой дёргает меня за волосы — они заплетены в косу.
И вот, похоже, дело кончено. Я ничего не могу сделать против неё. Она пережила десятки стрел, даже волосы теперь собрала в тугой пучок, так что за них не ухватиться. На моё плечо обрушивается её рука
