Красные облака. Шапка, закинутая в небо - Эдишер Лаврентьевич Кипиани
— О чем задумался? — сказал Ангия.
Джаба поднял голову; он сидел в редакции, за своим столом.
— Ни о чем. — Он улыбнулся с беспечным видом и достал из кармана самопишущую ручку.
— Молодец, это не всякому удается. А все же — о чем?
— Да ни о чем, батоно Ангия.
— Настроение, бывает, портится от безденежья.
— Что ж… Не без того.
— Ну, а еще что? — Ангия смотрел на него испытующе.
Дверь отворилась, на пороге показался Георгий.
— Здравствуйте! — Он не стал входить в комнату. — Джаба, пойдем со мной, приехал этот москвич.
— Какой москвич? — спросил Ангия.
— Из «Родной страны».
— Из журнала «Родная страна»? Тот, что на днях прислал телеграмму?
— Тот самый. Корреспондент, — сказал Георгий. — Он в Тбилиси впервые, и я хочу дать ему в провожатые Джабу.
— А чего ему надо, что его интересует?
— Журнал собирается посвятить Грузии несколько страниц. Корреспондент походит по городу, снимет, что понравится. Так ты зайди ко мне, Джаба.
Георгий ушел. Джаба убрал бумаги в стол и последовал за ним.
— Входи, Джаба! — сказал редактор; потом повернулся к гостю: — Познакомьтесь, это наш литсотруд-ник, к тому же и ваш коллега, мастер фотографии. Он будет вашим гидом.
Высокий молодой человек быстро поднялся, сжал руку Джабы, энергично потряс ее — так, что даже встряхнул при этом головой, — и представился:
— Очень приятно. Виталий Печнев. — Потом снова сел и, повернувшись к редактору, продолжал прерванный разговор: — И вот, представьте себе, этого смертельно раненного человека все-гаки доставили в госпиталь… Санитары были обязаны это сделать. У несчастного при взрыве танка оторвало обе руки и обе ноги, все тело было обожжено, почти обуглено, но сердце все еще билось, он был жив Его положили в морг, считая, что до завтра он все равно умрет… Это из записок одного английского журналиста, — пояснил Виталий, обращаясь к Джабе, — вы послушайте, очень интересно. Но на следующий день сердце раненого все еще билось. Врачам это показалось невероятным — у бедняги оставался только небольшой участок кожи на груди, все остальное было сплошной ожог. Он не видел, не слышал, не говорил. Ну, тут стали всеми способами поддерживать в нем жизнь — пошли уколы, искусственное питание… Проходили дни — сердце все работало, — Виталий щелкнул зажигалкой, оживил погасшую сигарету. — И вот, на рождество… Мы не опаздываем? — внезапно повернулся он к Джабе и поглядел на часы.
— Нет, нет. Продолжайте, — ответил вместо Джабы Георгий.
— На рождество сестра милосердия обходила больных, поздравляла их, оделяла подарками. Остановилась она и возле этого обожженного, безрукого и безногого раненого. Остановилась и, ничего другого не сумев придумать, начертила пальцем крест на его груди. И вдруг раненый пошевелил головой. Сестра изумилась, побежала сообщить врачам. И врачи заключили, что раненый мыслит, мозг его работает, только у него не сохранилось, так сказать, никаких средств коммуникации, чтобы установить связь с окружающими людьми. И вот, послушайте теперь, какая у них родилась блестящая идея. Они пригласили знатока азбуки Морзе, посадили его у кровати раненого, и тот три месяца обучал несчастного морзянке: нарисует на здоровом участке кожи букву и тотчас же — ее соответствие точками и тире. Когда обучение было завершено, раненому под голову поместили кнопку электрического звонка, а может быть, вместо звонка подключили лампочку. И раненый «заговорил». Сообщил свое имя, фамилию, откуда он родом, как его ранило, как санитары подняли его и понесли. Звенел звонок и рассказывал биографию человека… Правда, интересная история? — Виталий вдруг поднялся. — Ну, а теперь идем. Машина уже пришла?
— Ждет у подъезда.
— Значит, эти снимки я вам оставляю?
На столе были разложены цветные фотографии — виды Черноморского побережья, озеро Рица, теплоход «Грузия»…
— Да, оставьте. Мы покажем их нашему художнику и…
— …И отберете то, что вам пригодится. Этот, этот и этот. А эти вам не подойдут, я их заберу. Очень хорошо. — Виталий уложил снимки в портфель. — Ну, пока, всего хорошего, — Виталий пожал руку всем по очереди. — Ах да, мы же с вами едем вместе! — воскликнул он, уже сжимая руку Джабы.
Виталию Печневу хотелось запечатлеть на фотопленке весь Тбилиси, все, что привлекало его внимание.
— Кто знает, когда мне удастся приехать сюда еще раз, — говорил он Джабе в машине. — Скоро будем праздновать полуторатысячелетие Тбилиси, снимки пригодятся и для этого случая. Я решил никогда не пропускать ничего интересного, чтобы потом не жалеть, отчего я не снял такой-то пейзаж, такую-то улицу или такое-то здание. А ведь не раз приходилось об этом жалеть — как порой жалеешь после смерти близкого человека, что не проявил к нему больше внимания…
— С чего начнем? — спросил Джаба. Он волновался, как человек, который собирается прочитать ребенку увлекательную книгу и боится, что она не произведет на ребенка такого же глубокого впечатления, какое произвела когда-то на него самого.
— Мне все равно!
— Старый Тбилиси, крепость Нарикала, дом, в котором останавливался Пушкин…
— И то, и это… Все хочу сфотографировать.
— Музей искусств, старинное ювелирное искусство…
— Непременно! И картины Пиросманишвили — хочу сделать с них репродукции.
— Новая набережная, здание ИМЭ, гидроэлектростанция посреди города, мцхетский цветовод…
— Да, мне говорили о нем… И к Чабукиани я хотел бы заглянуть. Говорят, он ставит «Отелло»? Не представляю себе «Отелло» в балете.
— Одного дня на все это не хватит.
— Сколько успеем, столько и сфотографируем.
Усталые, но веселые, к вечеру они вернулись на проспект Руставели, отпустили машину и зашли в магазин минеральных вод. Виталий был чрезвычайно доволен минувшим днем. «Проявлю в Москве заснятую пленку, и еще раз проживу весь нынешний день», — говорил он. Джаба смотрел на фотоаппарат «Линдхоф», свисавший с плеча гостя, — коробку, в которой был заключен один тбилисский памятный день.
В заключение сегодняшнего путешествия они посетили завод шампанских вин. Там им предложили для делегации различные сорта вина, и они, пожалуй, немного перебрали.
— Боржомская вода — это напиток богов! — говорил Виталий, медленно отпивая из стакана, испещренного белыми пузырьками; потом поднес, как ребенок, к уху наполовину опорожненный стакан. — Шипит! — улыбнулся он. — В Африке или, кажется, в Австралии есть одно племя… Когда человеку
