Биарриц-сюита - Бронислава Бродская
Учителя вели себя с ней не так, как с другими учениками. Она улавливала многое. По математике, которая в московском лицее не была ее коньком, Ася понимала во много раз лучше окружающих, но отвечать-то она все равно не могла. Учителя были профессионально терпеливы, но она им казалось туповатой. А как же еще? Небось думали про себя: вот дебилка! Черт ее принес на нашу голову? Что этим дурацким русским дома не сидится? Ася смотрела по сторонам и пыталась понять, как тут надо одеваться, чтобы не быть смешной, надо хорошо или плохо учиться, чтобы ребята тебя уважали. Кто из учеников тут у них главный? Каких учителей любят, а каких – нет? Вопросов было много, а ответы пока не приходили. Нужен был язык, но Ася опять была с папой две недели в Москве, они продлевали визу. Пока шло время, ребята съездили на экскурсию в Лурд, теперь они, наверное, поездку обсуждают, а Ася опять будет в стороне. В Москве она немного расслабилась, хотя ей было обидно, что в ее 67 школе уже начались занятия, а она сидит дома, и опять "ни при чем". Когда это кончится? Завтра ей придется притворяться, что у нее все хорошо. И перед папой притворяться, и перед ребятами, и перед учителями. Как она от этого устала, как ей хотелось быть самой собой, чтобы ее оставили в покое, чтоб она жила без борьбы, без напряжения, без внутренних конфликтов.
Не стоило об этом пока думать. Им с папой еще предстояло целое воскресенье. Ася вспомнила цитату из Унесенные ветром, романа, который она пока не читала, но о котором ей рассказывала бабушка. Какая-то Скарлет О"Хара говорила: "Я подумаю об этом завтра". А, что, неплохая мысль. Ася принялась натягивать купальник. Они с папой собирались на пляж. И тут у папы зазвонил телефон. Когда он ответил, Ася сразу поняла, что звонит дядя Марк, и насторожилась. Он папе что-то предложит, но что?
Борис
Самолет подрулил к рукаву и оркестр вереницей потянулся к выходу. Руки у всех были заняты: чемоданчик на колесах, футляры с инструментами, многие тащили чехлы с концертными костюмами. Борис тоже нес свой: давно купленный в Англии, дорогой, и хорошо сшитый черный смокинг. Во фраке он не выступал со времен театра. В другой руке у него был кейс с партитурой. Потерять или забыть кейс привело бы к катастрофе. В здании аэропорта ребята инстинктивно выстроились за Борисом и он, читая указатели, повел свою паству в багажное отделение, внутренне привычно усмехаясь их привычке видеть в нем "направляющего". На этот раз не было никаких накладок, багаж ни у кого не потерялся, а высокий большой автобус уже ждал их около самого выхода, там, где парковались только автобусы, забирающие группы. Безотчетно, подсознательно копируя воспитателей и учителей, Борис влез в автобус последним, пропустив сначала всех ребят, то ли пересчитывая их, то ли просто проверяя присутствие каждого. Как и было обещано, ехали они действительно очень недолго. Автобус плавно остановился около отеля и холл наполнился гомоном и смехом. Его ребята походили на школьников старших классов на экскурсии. Борис знал, что он не пойдет в свой номер пока все ребята не расселяться. Hotel Escale-Oceania выглядел не шикарным, но вполне приличным, еще на вывеске Борис увидел, что это действительно "три звезды", как и было оговорено в контракте. Хорошее местоположение: повсюду 10-15 минут на автобусе, в том числе и до концертного зала в Байоне. Борис поднялся в комнату и вытянулся на кровати. После обеда они поедут на репетицию и там в первый раз будут играть с французами. Переводчица, встречавшая их в аэропорту, как обычно русская женщина с местным мужем, уже позвонила Эмару и Дюме и сказала, что репетиция в шесть.
Борис зашел в номер и даже не пошел проверять, какая ванная. Ему было совершенно все равно. Слишком много гостиниц было в его жизни, чтобы он чувствовал существенную разницу. Ему хотелось бы ненадолго уснуть, чтобы начать работу отдохнувшим, но ничего не получалось. Мозг отказывался отключаться от предстоящей репетиции. Борис свесился с кровати, достал из кейса партитуру, и принялся в который раз ее изучать. Знакомые значки и пометки погрузили его в работу. Он знал, что солисты обязательно спросят его по какому изложению читать их партии. Ну да, между его и их вариантами могут быть разночтения. Борис открыл Равеля, первую вещь, и решил посмотреть все лиги, то-есть, иными словами – штрихи у струнных, фразировку и дыхание у духовиков. Борису было интересно, какой свой, особый штрих покажет Дюме. Он готов был в разумных пределах ему уступить, ненужные споры через переводчика ему были с маэстро не нужны. Еще неизвестно публика придет на его оркестр, или на своих виртуозов? Наверное, и то, и другое. Не стоит сковывать инициативу солистов, вызывать у них подсознательный протест. Маститые оркестры были способны на довольно неприятные "козьи морды" незнакомым солистам, т.е. музыканты могли ни с того, ни с сего "упереться", хотя было понятно, что ни к чему хорошему упрямство не приведет, но это был, конечно, не их случай. На "козьи морды" его ребята были пока неспособны, не тот ранг…
К сожалению, как всегда на гастролях, Борис не знал
