Любимое уравнение профессора - Ёко Огава
А потом опомнилась и побежала за его ускользающей спиной со всех ног. Не боясь даже остаться без сандалий, лишь бы не упустить эти солнечные записки на его пиджаке, пока те не исчезли в городских тенях за углом.
Пока Профессор принимал ванну, я наводила порядок в его кабинете. И вскоре собрала в огромную кучу все выпуски Journal of Mathematics, какие только нашла. Ничего кроме конкурсных задач в этих журналах его не интересовало, и он то и дело разбрасывал их раскрытыми на одной и той же странице по всему кабинету. Я же теперь сложила их вместе и уже подумывала, не расставить ли их по номерам. Как вдруг зависла над списком победителей конкурса на обложке.
Перебрав все обложки, я отложила лишь те, на которых стояла фамилия Профессора. Имена главных призеров печатались в красивой рамочке и сразу бросались в глаза. Фамилия Профессора смотрелась там грандиозно. Иероглифы его имени я впервые видела напечатанными, а не написанными от руки, и хотя для меня они уже утратили привычную душевность, жирный шрифт словно подчеркивал неоспоримость его победы даже для таких, как я.
В кабинете было жарче всего. Убирая в картонный ящик те номера, на которых не значилось имени Профессора, я вспомнила про визит к зубному. И пересчитала проклятое время снова.
Когда ты с Профессором, повторяла я себе, забывать о его восьмидесяти минутах нельзя. Но сколько бы я ни пересчитывала, без меня, в кабинете врача, он не пробыл у врача дольше, чем закончился его цикл.
Ну и что с того? Даже такой гений, как Профессор, — это прежде всего живой человек. С чего бы этот его счетчик всегда срабатывал одинаково? Погода, обстоятельства, люди вокруг — все меняется день ото дня. А уж самочувствие и подавно. Профессор и так настрадался от боли, а тут еще незнакомые люди ковырялись у него во рту. Скорее всего, это и сбило все тонкие настройки его мозга.
Стопка журналов с профессорскими завоеваниями достигала моего бедра. В этих безликих, никому не заметных журналах они казались бриллиантами, сияющими в лучах солнца среди груды песка. Аккуратно, один за другим, я выстраивала их по датам выхода в свет. Конкретные доказательства того, что его математический гений вовсе не был утрачен в той проклятой аварии.
— Чем это ты занялась?
Закончив свои дела в ванной, он появился в дверном проеме за моей спиной, массируя пальцами лицо. Губы еще не отошли от наркоза, но опухоль заметно спала. В любом случае, острая боль наконец отпустила беднягу, и настроен он был жизнерадостно.
Я украдкой скользнула взглядом по часам на стене. В ванной Профессор пробыл не дольше получаса.
— Сортирую ваши журналы, — ответила я.
— Правда? Вот спасибо! Сколько уже накопилось-то… Прости, что тяжелые; но, может, ты просто их выкинешь?
— Да вы что? Как можно такое выкидывать?!
— А почему нет?
— Да потому, что там — вся работа вашей жизни! — воскликнула я. — Всю эту прекрасную гору вы построили в одиночку!
Он посмотрел на меня словно со стороны, но ничего не ответил. Капли с его волос растекались темными пятнами на записках.
Верещавшие все утро цикады наконец-то умолкли, и садик за окном наполнился светом пока еще летнего солнца. Но, конечно, если приглядеться, далеко-далеко, за горами на горизонте, можно различить тоненькую полоску — тучи грядущей осени. Именно там, над ними, в небе и загорается первая звезда.
Коренёк стал опять ходить в школу, а еще через пару дней пришло извещение от Journal of Mathematics. О том, что доказательство Профессора, над которым он прокорпел все лето, заработало главный приз.
Сам он, как я и ожидала, никакой радости по этому поводу не испытал. Лишь скользнул по конверту взглядом и бросил его на стол без единого слова или улыбки.
— Самый огромный приз за всю историю этого… джóрнала! — на всякий случай напомнила я.
— А-а… — отмахнулся он.
— Вы просто не помните, сколько времени и сил у вас ушло на это самое доказательство! Почти не ели, не спали сутками. Да вы его с пóтом из себя выдавливали! Вон, даже следы остались на пиджаке…
Я знала, что он не помнит, как совсем недавно решал эту задачу. И просто хотела подбодрить его, наглядно доказав, что он старался не зря.
— Но лично я никогда не забуду, — добавила я, — каким увесистым было ваше доказательство, когда вы посылали меня с ним на почту. И с какой гордостью я передавала его в окошко!
— Серьезно? А… Н-ну да, — отозвался он все так же рассеянно. Воистину, его было не пробить. Может, всем математикам свойственно недооценивать важность своих достижений? Или один лишь Профессор такой толстокожий? Разве им, как и всем вокруг, не хочется признания своих достижений? Внимания, одобрения, славы? А иначе как из математики получилась бы целая огромная наука?
Но Профессор обо всем этом даже не думал. Какой бы сложности задачу он перед собой ни ставил, найдя решение, тут же о ней забывал. Едва результат был достигнут, он терял к нему интерес и улетал в облака на поиски очередных приключений.
И так у него было не только с числами. Ни в больнице, куда притащил на себе Коренька, ни на стадионе, прикрывая его от шального мяча, он не реагировал на слова благодарности, но не из хитрости или упрямства, а просто не понимая, за что его благодарить. Он словно повторял про себя: Я просто делаю, что могу. А что могу я, могут и все остальные…
— Это нужно отметить! — объявила я.
— Что отметить? Зачем?
— Когда кто-нибудь за свои заслуги получает приз, все вокруг должны поздравлять его и радоваться вместе с ним!
— Да чему же тут радоваться? — Он удивленно пожал плечами. — Я просто подглядел в записную книжку Бога и записал, что увидел…
— Нет-нет, мы обязательно это отпразднуем! Мы-то с Кореньком уж точно. Даже если вы не хотите… Вот и у Коренька день рождения на носу. Он родился двенадцатого. И будет просто счастлив отпраздновать его с вами.
— Да?.. И сколько же ему стукнет?
Определенно, карту с Кореньком я разыгрывала не зря. Заслышав его имя, Профессор начал проявлять к беседе интерес.
— Одиннадцать, — ответила я.
— Одиннадцать? — переспросил он, подавшись вперед. Несколько раз моргнул и взъерошил волосы
