Сто тысяч раз прощай - Дэвид Николс
– Расскажи-ка, Чарли, как…
– Значит, ты решила стать актрисой, да?
Не исключено, что она разгадала мою хитрость.
– Я? Господи, конечно нет. Вернее, пока не знаю. Ну то есть мне нравится выходить на сцену, потому я здесь и осталась. Как, между прочим, и ты…
– Понятно.
– С той лишь разницей, что мне по душе эта тусовка, репетиции, тексты. Даже эта приторная сентиментальщина. Ведь мы ставим спектакль, прямо тут, в сарае! Срок – три недели, а начинать приходится с нуля! Мне все это близко, но само лицедейство… нельзя сказать, что мне оно ненавистно, что я зажата, но… в нем видится какое-то… самолюбование, понимаешь? Прихоть, что ли, тщеславие, как будто я требую: «Смотрите на меня! Смотрите на меня!»
– Но у тебя все прекрасно получается.
– Вовсе нет.
– Уж поверь. То есть ты доносишь каждое слово, и даже я, толстокожий, все понимаю.
– Ты меня захваливаешь. Ну ладно, расскажи, как тебе видится…
– А чем в таком случае ты хотела бы заниматься?
– Во взрослой жизни?
– Во взрослой жизни.
– Ну, ты прямо как инспектор по трудоустройству.
– Такой же зануда?
– Нет, не в том смысле… мне, например, нравится французский, но это же, насколько я понимаю, не профессия. А как было бы хорошо: знай покуривай, крути романы – и еще зарплату получай. Это, конечно, стереотипное представление. Одно время хотела поступать на юридический: восседаешь на рабочем месте в парике, произносишь речи, но в этом тоже есть элемент актерства, что меня совершенно не привлекает, поскольку… ладно, не важно. – Она махнула рукой. – До этого еще далеко. А потом вдруг окажется очень близко, правда? Сейчас нам твердят «делайте свой выбор», а на поверку это значит «отсекайте лишние возможности». Делая выбор, ты каждый раз слышишь, как впереди захлопывается очередная дверь… И тебе уже говорят: ты можешь выбрать любую профессию… ой нет: любую, кроме следующих…
Мне никто еще не говорил, что я могу выбрать профессию по своему вкусу. Программирование, художественное оформление, графический дизайн – этим, в принципе, исчерпывались мои шансы, и я представлял себя с закатанными рукавами перед чертежной доской в проектном бюро, где не повернуться от чертежных досок; что должно появиться на листе ватмана, мне было неведомо, однако хотелось верить, что меня ждет художественно-техническое творчество: цанговый карандаш, тушевка, то-се. Но в июне с этой мыслью пришлось распрощаться. Теперь при попытке заглянуть дальше сентября меня снова охватывал страх от перспективы плыть по течению или до скончания века сидеть на диване рядом с отцом, поставив на колени пасту «Мадрас», включив лэптоп и просматривая списки вакансий. Что же до реализации моих талантов, я был волен упражняться в штриховке, играть в «Дум» или доводить до совершенства свой загар. Касаться этой темы не стоило.
– Так почему бы тебе не пойти в актрисы, если у тебя так здорово получается?
– Спасибо, конечно. – Пожав плечами, она убрала за ухо прядь волос. – Вся штука в том, что я только здесь – Джульетта, а на других сценах мне светит играть в лучшем случае девок и молочниц. Когда-то у нас был учитель английского, который всячески меня поддерживал, вообрази: реальный наставник, мистер Чипс или как-то так. Мы с ним готовились к школьным конкурсам, репетировали стихи, шекспировские монологи, и он сказал буквально следующее: что у меня милое, прелестное личико, но из-за детской пухлости за ним ничего не разглядеть.
– Но ты совсем не толстая.
– Как видно, для профессиональной актрисы я слишком толстая.
– Это неправда.
– А ты много знаешь толстых актрис?
– Нет, но ты такая…
За долю секунды прошерстив свой словарь, я забраковал определение «прекрасная» как слишком сильное, «симпатичная» – как слишком банальное, «суперская» – как слишком развязное. «Хорошенькая»? Чересчур манерно. «Привлекательная»? Чересчур откровенно.
– Чудесная, – выдавил я – и усомнился в правильности такого выбора, когда это слово еще не слетело с языка. Оно у меня прозвучало как «чудестная», с буквой «т».
– Ну-ну, – сказала она. – Что ж, тогда ладно.
А может, грамотнее было употребить краткую форму: «чудесна»? Трехсложную?
– Итак, расскажи: как ты видишь свое будущее?
Момент был упущен. Я отвлекся и прошляпил возможность задать вопрос.
– Планируешь связать свою жизнь со сценой или… – она не договорила: на нее накатил приступ смеха.
– Ужалила, – сказал я.
– Знаю. Прости.
– Мне казалось, я неплохо себя проявил.
– Конечно, очень даже неплохо! Извини, пожалуйста.
– И потом, сегодня для меня была только первая читка.
– В самом деле? Тогда это просто блеск.
– Ну, блеск не блеск, но я старался уйти от штампов.
– Это твой самостоятельный выбор.
– Вот именно: я хочу, чтобы мой персонаж делал паузы между словами. Как будто он перенес тяжелую травму.
– Головы.
– Да, такая у него… как это называется?
– Предыстория?
– Предыстория. Его… ну, не знаю… ударила копытом лошадь Тибальта.
– Смелая, новаторская трактовка.
– Надеюсь. – (Не пряча улыбок, мы шли дальше.) – После читки ко мне подошел Майлз и говорит: «Ты ведь не собираешься произносить свои реплики в такой манере?»
Она рассмеялась:
– Я это поняла. Когда ты читал, я за ним наблюдала – он реально бесился. Как будто хотел сказать: «Я не обязан работать с таким партнером!»
– Да он просто обзавидовался.
– Столкнувшись со свежим дарованием.
– Столкнувшись со свежим, самобытным дарованием.
– Ага, такое отторжение бывает у тех актеров, которые впервые видят Марлона Брандо.
– Точно. Ничего плохого, просто кое-что новое, а это не всякий может пережить.
– Ты еще неопытен.
– Вот именно. Слишком неопытен.
– Это опасно.
– Слишком опасно.
Шедшая впереди толпа остановилась: все дожидались нас.
– Так вот, – сказал я, – из-за моей неопытности…
– Продолжай.
– А можно не продолжать?
Она ощутимо ткнула меня в плечо:
– Нельзя! Начал – договаривай.
– …все это теряет смысл!
– С чего ты взял?
– Ничего у меня не получается!
– Ты научишься, с каждым разом будет получаться все лучше, сегодня была только первая читка.
– Не в том дело. Просто я сам не понимаю, что говорю. Если честно, пьесы – это не мое.
Она засмеялась:
– Ой уж прямо! Тогда почему ты вернулся?
– А то ты не знаешь! Сама же меня завлекла!
Некоторое время мы шли в молчании, глядя прямо перед собой. Потом
