Варлам Шаламов - Артист лопаты
на ту сторону. Там я тщательно обил бурки палкой и сцарапал лед с бурок и брюк - ноги были сухи. Я потрогал кусочек хлеба за пазухой и пошел вдоль берега. Часа через два я вышел на шоссе. Приятно было идти без вшивого шарфа - горло и шея как бы отдыхали, укрытые старым полотенцем, "сменкой", которую дал мне сапожник за мой шарф.
Я шел налегке. Очень важно для больших переходов - и зимой и летом, чтоб руки были свободны. Руки участвуют в движении и согреваются на ходу, так же, как и ноги. Только в руках ничего не надо нести - даже карандаш покажется немыслимой тяжестью через двадцать - тридцать километров. Все это я давно и хорошо знал. Знал и кое-что другое: если человек способен пронести одной рукой некую тяжесть несколько шагов - он может нести, тащить эту тяжесть бесконечно - появится второе, третье, десятое дыхание. Я "доходяга", дойду куда угодно. По ровной дороге. Зимой идти даже легче, чем летом, если мороз не слишком силен. Я ни о чем не думал, да и думать на морозе нельзя - мороз отнимает мысли, превращает тебя быстро и легко в зверя. Я шел без расчета, с единственным желанием выбраться с этой проклятой бесконвойной командировки. Километрах в тридцати от лагеря на шоссе в избушке жили лесорубы, и там я рассчитывал перегреться, а при удаче и заночевать.
Было уже темно, когда я добрался до этой избушки, открыл дверь и, переступив через морозный пар, вошел в барак. Из-за русской печи навстречу мне поднялся человек - знакомый мне бригадир лесорубов Степан Жданов - из заключенных, конечно.
- Раздевайся, садись.
Я немедленно разделся, разулся, развесил одежду около печки.
Степан открыл заслонку печи и, надев рукавицу, вытащил оттуда горшок.
- Садись, ешь.- Он дал мне хлеба и супу.
Я лег спать на полу, но заснул не скоро - ныли ноги, руки.
Куда я иду и откуда - Степан не спрашивал. Я оценил его деликатность навеки. Я никогда больше его не видел. Но и сейчас вспоминаю горячий пшенный суп, запах пригоревшей каши, напоминающий шоколад, вкус чубука трубки, которую, обтерев рукавом, протянул мне Степан, когда мы прощались, чтоб я мог курнуть на дорогу.
Мутным зимним вечером я добрался до лагеря и сел в снег недалеко от ворот.
Вот сейчас я войду - и все кончится. Кончатся эти чудесные два дня свободы после многих лет тюрьмы - и снова вши, снова ледяной камень, белый пар, голод, побои. Вон прошел в лагерь через вахту актер из культбригады бесконвойник-одиночка. Я знал его. Вот прошли рабочие с лесозавода топчутся, чтобы не замерзнуть, а конвоир взошел на вахту, в тепло и не спешит. Вот вошел начальник лагеря лейтенант Козычев, бросил окурок "Казбека" в снег, и тотчас туда кинулись лесорубы, стоявшие около вахты. Пора. Всю ночь сидеть не будешь. Все задуманное надо стараться доводить до конца. Я толкнул дверь и вошел в проходную. В руке я держал заявление начальнику лагеря о всех порядках на бесконвойной командировке. Козычев прочел заявление и отправил меня в изолятор. Там я спал, пока не вызвали к следователю, но, как я и предполагал, "давать дело" мне не стали - у меня был велик срок. "Поедешь на штрафной прииск",- сказал следователь. И меня отправили туда через несколько дней - на центральной пересылке людей подолгу не держали.
1959
ЗЕЛЕНЫЙ ПРОКУРОР
Масштабы смещены, и любое из человеческих понятий, сохраняя свое написание, звучание, привычный набор букв и звуков, содержит в себе нечто иное, чему на материке нет имени: мерки здесь другие, обычаи и привычки особенные; смысл любого слова изменился.
В тех случаях, когда выразить новое событие, чувство, понятие обычными человеческими словами нельзя - рождается новое слово, заимствованное из языка блатарей - законодателей мод и вкусов Дальнего Севера.
Смысловые метаморфозы касаются не только таких понятий, как Любовь, Семья, Честь, Работа, Добродетель, Порок, Преступление, но и слов, сугубо присущих этому миру, рожденных в нем, например, "ПОБЕГ"...
В ранней юности мне довелось читывать о побеге Кропоткина из Петропавловской крепости. Лихач, поданный к тюремным воротам, переодетая дама в пролетке с револьвером в руках, расчет шагов до караульной двери, бег арестанта под выстрелами часовых, цокот копыт рысака по булыжной мостовой побег был классическим, вне всякого сомнения.
Позднее я прочел воспоминания ссыльных о побегах из Якутии, из Верхоянска и был горько разочарован. Никаких переодеваний, никакой погони! Езда зимой на лошадях, запряженных "гусем", как в "Капитанской дочке", прибытие на станцию железной дороги, покупка билета в кассе... Мне было непонятно, почему это называется побегом? Побегам такого характера когда-то было дано название "самовольная отлучка с места жительства", и, на мой взгляд, такая формула больше передает существо дела, чем романтическое слово "побег".
Даже побег эсера Зензинова из бухты Провидения, когда американская яхта подошла к лодке, с которой Зензинов ловил рыбу, и взяла на борт беглеца, не выглядит настоящим побегом - таким, как кропоткинский.
Побегов на Колыме всегда было очень много и всегда неудачных.
Причиной этому - особенности сурового полярного края, где никогда царское правительство не решалось поселить заключенных, как на Сахалине, для того, чтобы этот край обжить, колонизовать.
Расстояния до материка исчислялись тысячами верст - самое узкое место, таежный вакуум - расстояние от жилых мест приисков Дальстроя до Алдана было около тысячи километров глухой тайги.
Правда, в сторону Америки расстояния были значительно короче - Берингов пролив в своем самом узком месте всего сто с небольшим километров, но зато и охрана в эту сторону, дополненная пограничными частями, была абсолютно непробиваема.
Первый же путь доводил до Якутска, а оттуда либо конным, либо водным путем дальше - самолетных линий тогда еще не было, да и закрыть самолеты на глухой замок проще простого.
Понятно, что зимой никаких побегов не бывает - пережить зиму где-нибудь под крышей, где есть железная печка,- страстная мечта каждого арестанта, да и не только арестанта.
Неволя становится невыносимой весной - так бывает везде и всегда. Здесь к этому естественному метеорологическому фактору, действующему крайне повелительно на чувства человека, присоединяется и рассуждение, добытое холодной логикой ума. Путешествие по тайге возможно только летом, когда можно, если продукты кончатся, есть траву, грибы, ягоды, корни растений, печь лепешки из растертого в муку ягеля - оленьего мха, ловить мышей-полевок, бурундуков, белок, кедровок, зайцев...
Как ни холодны летние ночи на Севере, в стране вечной мерзлоты, все же опытный человек не простудится, если будет ночевать на каком-нибудь камне. Будет вовремя перевертываться с боку на бок, не станет спать на спине, подложит траву или ветки под бок...
Бежать с Колымы нельзя. Место для лагерей было выбрано гениально. И все же - власть иллюзии, иллюзии, за которую расплачиваются тяжкими днями карцера, дополнительным сроком, побоями, голодом, а зачастую и смертью, власть иллюзии сильна и здесь, как везде и всегда.
Побегов бывает очень много. Едва лишь ногти лиственниц покроются изумрудом - беглецы идут.
Почти всегда это - новички-первогодки, в чьем сердце еще не убита воля, самолюбие и чей рассудок еще не разобрался в условиях Крайнего Севера вовсе не похожих на знаемый до сих пор материковский мир. Новички оскорблены виденным до глубины души - побоями, истязаниями, издевательством, растлением человека... Новички бегут - одни лучше, другие хуже, но у всех одинаковый конец. Одних ловят через два дня, других - через неделю, третьих - через две недели... Больших сроков для странствия беглецов с "направлением" (позже это выражение разъяснится) не бывает.
Огромный штат лагерного конвоя и оперативки с тысячами немецких овчарок вкупе с пограничными отрядами и той армией, которая размещена на Колыме, скрываясь под названием Колымполк,-достаточно для того, чтобы переловить сто из ста возможных беглецов.
Как же становится возможен побег и не проще ли силы оперативки направить на непосредственную охрану, охрану, а не ловлю людей?
Экономические соображения доказывают, что содержание штата "охотников за черепами" обходится стране все же дешевле, чем глухая охрана тюремного типа. Предотвратить же самый побег необычайно трудно. Тут не поможет и гигантская сеть осведомителей из самих заключенных, с которыми начальство расплачивается папиросками махорки и супчиком.
Тут дело идет о человеческой психологии, о ее извивах и закоулках, и ничего предугадать тут нельзя, кто, и когда, и почему решится на побег. То, что случается,- вовсе не похоже на все предположенное.
Конечно, на сей счет существуют "профилактические" меры - аресты, заключение в штрафные зоны - в эти тюрьмы в тюрьмах, переводы подозрительных с места на место - очень много разработано "мероприятий", которые оказывают, вероятно, свое влияние на сокращение побегов, возможно, что побегов было бы еще больше, не будь штрафных зон с надежной и многочисленной охраной, расположенных далеко в глуши.
