Ксения Букша - Дом, который построим мы
Но в комнате никого нет.
Так американский сценарий, по которому Веселуха должен был застать Алису и Мортару, Алису простить или выкинуть, Мортару обидеть, не проходит. Вместо него получается восточноевропейский, абсурдный сценарий. Веселуха стоит и в легком оцепенении понимает, что даже если он уснет, ни Алиса, ни Мортара ему не приснятся, потому что их нет в реальности. Они убежали в мультик, в дурную бесконечность, как Том и Джерри, и теперь будут вечно гоняться друг за дружкой по всей Корпорации - как в компьютерной игре.
И Ян Владиславович проснулся.
- Алиса, - промурчал он удовлетворенно, не раскрывая глаз, - спасибо тебе, душа моя! Я все понял. Теперь не забыть бы...
Но он ничего не понял, потому что принялся шарить рядом с собой по постели, а там ничего не было, кроме прохладной простыни, едва примятой, Веселуха вскочил, и утренний холод пробрал его. Алисы не было.
- Ах, вот как, - пробормотал он. - Так!
И, хотя теперь-то вся ситуация была ясна ему окончательно, во всей неприглядной полноте, на всякий случай, еще на что-то надеясь, Веселуха толкнул тяжелое окно: внизу в первых лучах солнца мокрый двор блестел спинами машин. Люди ходили, голоса их сливались в общий гул.
- Алиса! - тоскливо крикнул Веселуха.
Но тщетно и глупо звать ту, которой нет нигде - ни в жизни, ни в смерти, ни на земле, ни на небе. Веселуха смотрел на Петербург, весь в жаркой утренней дымке, стоял, не двигаясь, боясь пошевелиться, - да, вот так все и случается.
Только выйдешь из себя - и превратишься в собственную тень. Станешь в воспоминаниях других еще гуще, чем был. Как будто тебя долго сушили на солнце, и все "лишнее", чем ты, собственно, и был, испарилось из тебя в жаркое темное небо. Только начни играть жизнь по чужому сценарию - и ты станешь тем героем, которого играешь.
Заметив, что директор стоит на балконе, народ собрался внизу, и принялся выражать ему свое сочувствие и восхищение. Ян Владиславович помахал людям руками, отвернулся в сумрак своих покоев и перестал улыбаться. На диване, положив ножку на ножку, сидел Рябинин и курил.
- Куда ты дел Алису?- спросил Рябинин резко.
- Она осталась на той кассете, что мы записали ночью, - ответил Веселуха. - Она слилась со своим собственным образом.
- А ты почему не слился? - спросил Рябинин уже даже не резко, а сурово. - Неужели ты до сих пор не тот, кого за тебя принимают?
- Увы, - развел руками Веселуха. - До сих пор? - что ты хочешь сказать? Ты хочешь сказать, "до настоящего времени"?
Но Рябинин знал эти штучки, он спрыгнул с дивана и встал перед Веселухой - крепкий, худой, в старом костюме, и сигаретку отставил:
- Если - я - говорю - "до сих пор" - Ян, - то ты должен понимать, что я имею в виду! Ты - человек, облеченный властью. Ты больше не имеешь права выделываться. Ты - уже не ты, а выразитель воли...
- Ну, ну, социалист, хватит!
- Эй, одумайся! - возопил Рябинин. - Ян, если ты не хочешь, чтобы мы поссорились!
А вот этих штук не любил Веселуха.
- Ты будешь мне скандалить, как беременная девушка, - противоречиво и раздражительно заметил он. - Тут и так черт знает что делается. Ты свидетель, что я сопротивлялся, как мог. Я не просил, чтобы меня делали главой Корпорации. И что, теперь я не могу заниматься наукой? Да если так, пошло оно все...
- Кто из нас беременная девушка? - язвительно закричал Рябинин. - Ты жалуешься, ты не способен чувствовать ответственность за людей, тебе просто-напросто нужна власть - делать все, что ты хочешь!
- А ты социалист! - ответил ему Веселуха громко, отходя на шаг. - Ты даже не полноценный социалист, ты розовенький, ты либерал-демагог!
- А ты самодур! Ты слабый, ты боишься собственного народа!
- Ты врешь! Совсем уже заврался! Себе уже врешь! Ты подумай своими тухлыми мозгами...
- Богатство тебя испортило!
- Меня? Бе-едненький ты наш...
- Я не допущу, чтобы народ оболванивали...
- Миша, давай хватит... - Веселуха выставил руки ладошками вперед.
Он вдруг понял, что происходит. Рябинин стоял уже у порога, дверь скрипела приманчиво, за дверью был полумрак, - его единственный друг, Михаил Николаевич Рябинин, выкрикивал последние слова, чтобы потом нырнуть в этот полумрак и скрыться из виду навсегда.
- Миша, - повторил Веселуха. - Ты это, не того... Ты на меня не обижайся, в общем... Я тоже иногда бываю...
- Ты не "бываешь", - сказал Рябинин. - Ты "стал". Извини, Ян, но я пошел. Если тебе что-нибудь понадобится - я в твоем распоряжении. Но работать на твои опыты я не буду: то, что ты делаешь, бесчестно и бессовестно...
Он подождал еще три секунды, но Веселуха ничего не сказал ему; тогда Рябинин вздохнул и вышел вон.
- Социалист, - пробормотал Веселуха, - совок...
Уже начинали косить, и лето было в самом разгаре. По речкам и каналам Петербурга всплыла травная нить, тинная муть, осы слетались в гнезда. Народ был счастлив.
- А мы и раньше были счастливы, - говорили люди, - только мы этого не знали.
Солнечная, жаркая погода, неподвижное и счастливое настроение... Ночью грозы грохотали с дождями, пели птицы в сладких кущах. Рябинин метался от деревни к деревне и пытался посеять смуту.
- Он же вас оболванивает, - пытался доказать производственник. - Ведь это же сказка: по щучьему веленью, по моему хотенью! Так нельзя в реальности! Это разврат!
Крестьяне только улыбались:
- Да вы же сами этот прибор конструировали! Как же так? Какой разврат, Михаил Николаевич! Или мы не работаем?
- Да работаете! - всхлипывал несчастный Рябинин. - Но все равно это ужасно нехорошо, вы должны это понять! Нехорошо удовлетворять потребности до того, как они возникли! Наш прибор - безнравственен, он делает из вас скотов!
- Но-но, потише, - предупреждали крестьяне.
- Потише! - рыдал Рябинин, взбирался на бочку, раздирая майку на сухом загорелом теле: - Я не могу на это смотреть! У меня нет слов! неужели вы так и будете слушаться? Где ваша воля народная? Поднимайтесь, восставайте пртив угнетателей, против того, что с вами делают все, что захотят!
- Но если мы и сами этого хотим, - возражали крестьяне.
- Вас заставили хотеть! - вопил Рябинин.
Но его не слушали. Улыбки расплывались, головы качались - ай, ай, бывает - сошел с ума несчастный Веселухин соратник. Рябинин покрылся пылью и стал черен, а голова его побелела. Он шатался по покорным и пыльным дорогам, и ему казалось, что высокое синее небо заперто на ржавый засов, что земля держит его, - ему хотелось бы дымом взлететь в небо, но он не мог. Ни в одной деревне не находилось ни одного недовольного, - от этого можно было и впрямь сойти с ума. Рябинин шел и шел на восток, деревни попадались все реже, и наконец, воздух стал краснее, гуще, дунуло жаром - перед ним встали Уральские горы.
- Куда ты идешь? - спросили горы Рябинина.
Рябинин оглянулся: тропы сводили во мрак, перевалы становились все чаще.
- Мне все равно, - махнул рукой Рябинин. - Я старик. Мое пламя тяжелое, оно разгорелось уже давно. Мои дети выросли, я им больше не нужен.
- Тогда иди к нам, - сказали горы. - У нас жаркое золото в подвалах, у нас сухая трава и небо еще синее, чем в Петербурге. У нас густые леса и неведомые, большие реки.
Услышав это, Рябинин наклонил голову, как бык - упрямо, и пошел дальше. Так, у последнего столба, там, где кончаются дороги, мы и оставим его. Покраснело поле, в душе его уснули боги - он отправился догонять, оборонять, донимать - время.
Веселуха проводил его взглядом далеко, но не пошел с ним. Наступала ночь. Решение найдено, выход есть; и солнце, как лунка, яркая, ослепительная лунка, просверленная в небе неким рыбаком. И из этой дымной рыбачьей лунки, из этого отверстия, опустил струну ангел-эхо. Что на крючке? Богатство, успех, счастье? Нет, это приманка для совести, это лесенка на небо. Машет леской ангел-эхо, машет удочкой, отвесом, гребешком по волосам; машет медленно, но верно, глупых спихивает в скверну, добрых на семь верст и лесом подымает к небесам.
Глава 14: Со временем
Простокваша тягучая, вязкая
Отсыпается в банке с завязкою
Я пойду ее с ложкой проведаю,
В одиночестве с ней побеседую.
Будем блюмкать, и булькать, и кваситься,
Мои губы в молочный окрасятся,
Преисполнюсь я трепетной нежности,
Как ошибка в пределах погрешности.
Пахло сеном, сквозь сено пахло молоком, сквозь молоко было видно звезды на небе и еще несколько вишен в щелях сарая.
Больше ничего не было видно, потому что за забором начиналась темнота.
В этой темноте за воротами был полет птиц, в овраге крысы и коты, на кустах жирные дрозды. А на злом репейнике выросли две совушки, у них были колючие перышки, шеи длинные, головушки острые.
А на холме, среди ночных благоуханий, над рощей, сидел некто с гитарой в руках и играл "Венецианский карнавал". Яблони склонялись над ним, махали ему яблоками на прощание. Ян Владиславович играл не так, как в ту ночь, когда к нему пришла мысль. Тогда он бил-молотил, упорно, с веселым мастерством, как дрова рубят, страсть по всем правилам, крутые завитки и лесенки. Теперь Веселуха играл с оттягом, и рука его вибрировала после каждого аккорда, играл, как играют в самом конце или самом начале века: насмешливо, с оглядкой, и в то же время выразительно.
