Марк Колосов - Товарищ генерал
Бела Иллеш все же добрался со своей мощной громкоговорящей установкой до расположения штаба полка. Оттуда его машина с трудом проехала до КП батальона. Замаскировав установку в лощине, Иллеш приказал проверить ее исправность, а сам пошел на передний край. Два молодых связиста из армейского полка связи тянули вслед кабель и выносные рупоры.
В Урыве их привели в полуразрушенную хату, укрытую густым яблоневым садом, где находился НП батареи. Ночь выдалась теплая. Темноту то и дело разрезали вспышки сигнальных ракет и светляки трассирующих пуль. Слева доносился грохот канонады и нескончаемый гул боя. Небо озарялось багрово-красными всполохами.
Командир батареи лейтенант Сукманцев сначала скептически отнесся к затее Иллеша, и это стало вполне понятно, когда он рассказал, что сам уроженец Урыва и хата, в которой они находятся, его собственная.
— Правда, по рассказам односельчан, зверствовали здесь гитлеровцы, а сменившие их венгры не лютуют, но разговор с ними, пока они на нашей земле, должен быть не по этим рупорам, а вот этими пушками! — решительно сказал Сукманцев.
Мнение командира батареи разделял связной Сукманцева Тулабердиев. Колебалась только мать Сукманцева, Федосья Степановна. Это, однако, не помешало всем троим деятельно помогать Иллешу, Федосья Степановна советовала нацепить рупор на пораненную яблоню. Тулабердиев возражал, что, пока венграми командует генерал Яни, рупор в саду цеплять нельзя.
— Это его разозлит, и он весь сад уничтожит, Федосья Степановна. И наш энпе заодно, что тоже нас не устраивает! — резонно доказывал он и вызвался проводить Иллеша в «ничейную» полосу. — Там уцелела сосна. Оттуда далеко будет слышно! — уверял он.
Когда рупор установили и вернулись на НП батареи, Федосья Степановна, угощая Иллеша и его связистов смородиной, просила "проиграть на рупоре" ее любимую песню.
— Если венгры вас не послушаются от страха перед своим Яни, то пущай наши порадуются. Хоть какая-нибудь польза от вашего рупора будет!
Возвратившись к своей установке, Иллеш с горечью узнал, что в передаточной аппаратуре полетели спайки и барахлит движок.
Он не на шутку рассердился на своего юного помощника.
— Отец твой-старый коммунист, политэмигрант. Ты носишь комсомольский билет. Окончил московскую школу. Что же ты делал, пока я там со связистами устанавливал рупор?
Помощник Иллеша изо всех сил пробовал завести движок, но движок только отфыркивался.
Иллеш не заметил, как подошел к движку высокий сухощавый "олдат в венгерской форме и, отодвинув юношу, сказал:
— Дайте мне. Я слесарь из Чепеля!
Через несколько минут мотор заработал.
— Кто ты? Как ты попал сюда? — удивился Иллеш.
— Керекеш Иштван! — сказал слесарь. — Наконец-то я вижу настоящее дело! Эту штуку, — указал он на громкоговорящую установку, — за правдивые слова генерал Яни не сможет отправить в штрафную роту, а меня хотел отправить, но я перешел к вам!
Из темноты вышел Тулабердиев.
— Это ты его привел? — спросил Иллеш.
— Так точно! Мне разрешите идти? — откозырял он.
— Идите! — сказал Иллеш. — И передайте Федосье Степановне, что ее любимую песню обязательно сыграем!
Кровопролитные бои на левом берегу Дона продолжались ококо трех недель. Находившиеся на этом берегу части 2-й немецкой армии были уничтожены, а те из гитлеровцев, которые пытались спастись бегством, утонули в реке.
23 июля окончились бои, и Харитонов наконец мог позволить себе отдых.
После того как сон вернул ему физические силы, Шпаго предложил пойти в баню.
— Баня? А где она? — удивился Харитонов.
— На станции, недалеко отсюда. Я случайно обнаружил, что какой-то старик лет восьмидесяти моет там солдат. "Пятый день, говорит, мою, а бомбят, боюсь, как бы не разбомбили мою баньку!" Я спросил: "Можно, дедушка, с генералом приехать?" Он глаза раскрыл. "Генерала еще не мыл! Приезжайте. Специально истоплю ночью!" Так поедем, товарищ генерал?
— Отчего же не поехать? Обязательно надо помыться как следует! согласился Харитонов.
В ту же ночь собрались. Банька оказалась кирпичной, настоящей баней для' железнодорожников. Она бездействовала, и старик по своей собственной инициативе стал топить ее для солдат. Увидев Харитонова, старик вытянулся во фронт.
— Здравия желаю, товарищ генерал! — надтреснутым голосом проговорил он.
Харитонов, Шпаго и Миша разделись в предбаннике и вошли в жарко натопленное помещение. Дед спросил:
— Сносно? Аль поддать еще?
— Поддай, дедушка! — из облаков пара ответил Харитонов.
Старик плеснул несколько шаек воды в каменку. Новая струя белого пара вырвалась оттуда и устремилась к потолку.
Харитонов взобрался на самую верхнюю полку и, свесив ноги, весь отдался охватившему его блаженству.
Пот ручьями лил из всех пор его крепкого, мускулистого тела.
Сухой пар врывался в ноздри. Когда облако достигло наивысшего накаяа, Харитонов облился холодной водой.
— Вот это дело! Ну и старик! Где бы мы так попарились!.. — вслух рассуждал он, прохлаждаясь в предбаннике, завернутый в простыню.
Шпаго сидел рядом.
Где ты бродишь,
Моя доля,
Не докличусь я тебе!
неожиданно запел адъютант.
Харитонов подтянул. Голос Шпаго был мягкий, высокий, а у Харитонова густой, низкий. Получалось складно. Дверь предбанника открылась. Показался дед. Он долго молча стоял у входа и, когда песня окончилась, неожиданно смахнул слезу.
— Где ж это видано, чтобы таких людей немец победил? — с чувством проговорил он.
Во второй половине июля ударная группировка гитлеровцев, в составе 6-й армии П-аулюса и 4-й танковой армии Гота, вышла на большую излучину Дона.
Наша 62-я армия вела на этом рубеже жестокие бои. Верховное Главнокомандование советских войск, с целью отвлечь резервы противника от города на Волге, сочло нужным активизировать боевые действия войск Воронежского фронта. Командующий фронтом приказал армии Харитонова нанести контрудар и захватить несколько плацдармов на правом берегу Дона.
Харитонов начал деятельно готовиться к форсированию Дона.
В ночь на 6 августа дивизия Карапетяна была выдвинута на исходный рубеж. По всем подразделениям пронесли овеянное славой гражданской войны знамя.
Политработники объясняли в полках, что оно реяло над головами бойцов, форсировавших Сиваш.
— У этого знамени стоял Фрунзе. Под этим знаменем его видел двадцатилетний командир эскадрона Федор Харитонов, нынешний наш командарм. Он теперь под этим знаменем будет принимать от нас клятву, что выполним приказ Родины, возьмем Корото. як.
Бойцы, старые и молодые, поклялись.
В ту же ночь Харитонов был вызван на узел связи. Командующий фронтом сообщил, что получить понтонные части не удалось.
— Можете ли вы, — спросил он, — форсировать Дон своими плавсредствами?
Харитонов ответил утвердительно.
Вскоре на командный пункт Харитонова, который находился на высотке в трех километрах от Дона, приехал командующий фронтом.
В короткий срок во всех подразделениях были построены плоты, и началась переправа. К исходу дня Карапетян докладывал, что части его дивизии, освободив половину города, не продвигаются вперед. Мешает здание, толщину стен которого не пробивают пушки полковой и дивизионной артиллерии.
— Товарищ командующий, — умолял Карапетян, — накройте мне это здание. Солдаты залегли. Чтобы их поднять, нужен огонь прямой наводкой из стопятидесятидвухмиллиметровой пушки-гаубицы.
Я прошу.
— Держись! — ответил Харитонов. — Постараюсь выполнить твою просьбу. Сейчас вызову Ларина!
Командующий артиллерией армии полковник Ларин был знающий свое дело человек. Сын бедного петербургского портного, он уже в раннем возрасте проявлял незаурядные способности к учению. Благотворительное общество определило Ларина в гимназию. Но этим и ограничилась помощь благотворителей. Содержать себя и помогать семье Ларин должен был своим трудом. Он поступил мальчиком в аптеку, был сначала учеником провизора, то есть выполнял всю черновую работу-мыл бутылки, доставлял лекарства на дом. В 1917 году помощник провизора Ларин собирался поступать в университет. Октябрьская революция изменила планы молодого фармацевта. Он стал красногвардейцем, дрался с юнкерами, охранял Смольный. Затем его направили в артиллерийское училище. Курсант Ларин участвовал в боях против Юденича.
По окончании училища он прошел все ступени своей военной специальности. Ум у него был критический, характер добродушноворчливый. Ларин любил острое словцо. За дело принимался не спеша, казалось — даже флегматично, но если принимал решение, то уже можно было не сомневаться, что оно будет выполнено.
Выслушав Харитонова, Ларин рассудительно заговорил:
