Панас Мирный - Гулящая
- Живей! Живей! - звал он Кныша и Рубца, которые шли неторопливо, беседуя о саде.
Кныш удивлялся, что фрукты так хорошо уродились, когда все жалуются на недород. Рубец уверял, что жалуются больше от жадности; рассказывал, когда какой дичок посадил, какую делал прививку, как окулировал.
- Готово! - крикнул Селезнев, когда они подошли к беседке.
- Ну, и настойчивый вы человек, капитан! Не дадите и поговорить,сказал, входя, Рубец.
- О чем там еще калякать, когда дело ожидает? Прошу карты брать, чья сдача?
- Да дайте же хоть присесть. Ну, и горячая вы голова! На войне тоже так наступали? - спросил Кныш.
- А-а, пардону уже просите? Пардону, а? Ну, бог с вами! Вот моя дама,открыв карту, сказал Селезнев.
Кныш и Рубец тоже открыли по карте. Сдавать пришлось Кнышу. Он взял одну колоду, перетасовал, снял, посмотрел на нижнюю карту и сразу же отодвинул колоду. Потом взял другую, снова перетасовал и снова снял.
- Ну, пошел ворожить! - сердился Селезнев.- Вся черная и баста! Я вас всех сегодня попарю! Ух, знатно попарю! Снимите, что ли?
- Да снимайте уж,- сказал Кныш, пододвигая к нему колоду, и начал сдавать.
В беседке стало тихо. Слышно было только, как ложились карты на стол, шурша на зеленом сукне.
- Раз! - сказал Кныш, рассматривая свои карты.
- Два! - тихо произнес Рубец.
- Три! - выпалил Селезнев.
- Бог с вами! Берите, берите! - сказали Кныш и Рубец.
И снова воцарилась тишина.
- Семь червей! - крикнул Селезнев.
- Вист! - сказал Кныш.
- Пас! - произнес Рубец.
- Откройте!
Рубец открыл карты.
- Без одной! - крикнул Селезнев, открывая и свои.
Кныш покраснел и сердито швырнул колоду, а Селезнев, улыбаясь, стал сдавать.
Тем временем в комнатах зажгли свет. В растворенных окнах весело заблестели огни, по стенам забегали тени, в комнатах засуетились люди.
- Марья! ты уж, пожалуйста, сегодня никуда не уходи,- стоя в дверях кухни, сказала Пистина Ивановна белолицей молодице с черными глазами, которая стояла перед вмазанным в стену зеркальцем и повязывала голову шелковым платком.- Видишь, гости... Надо хоть жаркое для них приготовить.
Марья замерла, слушая хозяйку. И вдруг как рванет платок с головы, как швырнет его на лавку. Черные блестящие волосы, как хмель, рассыпались по плечам, по лицу. Пистина Ивановна поскорее убралась в комнату.
- Да это черт знает что такое! - крикнула Марья, откидывая волосы на спину.- Да это сущая каторга! Ни отдыху, ни сроку. И до обеда работай, и после обеда работай, да еще на всю ночь становись к печи. Пошли они ко всем чертям! Что я, нанималась на такую работу? Они пьют, гуляют, а ты работай! Нет, не бывать этому: не хочу!
Расстроенная Марья в гневе опустилась на лавку. Христя застала ее растрепанную и огорченную.
- Что же вы, тетенька, не собираетесь? - ничего не подозревая, спрашивает она у Марьи.
- Как же, собирайся!.. Да разве с этими чертями куда-нибудь соберешься? - крикнула Марья, сверкнув глазами из-под черных волос.- Да если бы день вдвое был больше, и то им было бы мало. И ночь не спи и ночь работай!.. Да ведь это - мука мученская!.. Да ведь это - каторга тяжкая! И понесла меня, дуру, нелегкая на службу к ним! И присоветовали злые люди,чтоб им ни дна ни покрышки! - наняться сюда! И послушалась я их, голова садовая!
Христя в изумлении вытаращила на Марью глаза. Да ведь она недавно была в кухне, и Марья была так мила и весела, собиралась куда-то идти, умывалась мылом, расчесывала свои кудрявые волосы и повязывала голову платком,- а тут вдруг сидит простоволосая и сердитая.
- Что случилось? - тихо спросила она у Марьи.
- Что случилось? - крикнула Марья.- Пришла эта белая кошечка - и давай просить своим кошачьим голоском... О лукавая змея!
- Да уж если вам так нужно уйти - разве я за вас не справлюсь? - робко спросила Христя.
Марья сразу успокоилась. "И в самом деле,- думалось ей.- Все равно Христя сейчас ничего не делает. Разве она не справится за меня? Хозяйка ей покажет". Какое-то отрадное и теплое чувство шевельнулось в ее груди, бледное лицо, черные глаза просияли, расцвели тихой улыбкой.
- Христя, голубушка! - ласково заговорила она.- Замени ты меня в самом деле сегодня. Так нужно, так нужно! А барыне скажешь, что ты за меня все сделаешь.- Поднявшись, она снова взялась за платок.
- Так если хотите, я сейчас пойду и скажу ей,- говорит Христя.
- Как хочешь,- ответила Марья.
"А что, если наша кошечка расшумится?" - подумала вдруг Марья. Она хотела остановить Христю, но та уже ушла в комнаты... Снова досада взяла ее. "То бы ушла себе, а они тут как хотят, так пусть и устраиваются, а теперь еще выскочит да бучу поднимет... Ну, будь что будет, а я все-таки уйду!"
В дверях снова появилась Пистина Ивановна.
- Так ты, Марья, иди, если хочешь; Христя обещает заменить тебя,сказала она и затворила за собой дверь.
Словно солнце выглянуло и согрело все кругом, так светло и хорошо стало у Марьи на сердце и на душе! "Хорошая девушка эта Христя,- думала она,- настоящий товарищ... как все легко и просто устроила, без шума, без крика".
- Я уж тебя, Христя, как-нибудь десять раз заменю,- обещала Марья, когда Христя вернулась в кухню.
- Да что тут такого? Если вам нужно идти... Если вас кто-то там ждет...- говорит Христя.
- Ох, ждет! - вздохнула Марья.- Да то ли он меня ждет то ли я, глупая, к нему лечу?- И, улыбнувшись своими черными глазами, она попрощалась и ушла.
Христя осталась одна. "Чуднaя эта Марья! - думалось ей.- Куда это она?.. Бросила мужа, бросила хозяйство, чтобы век в людях провековать! Чудная... Вот уж настоящая горожанка... Еще в ту пору, как я в первый раз встретила ее у Иосипенок, говорила она, что была горожанкой, горожанкой и пропадет... Вот так и загубит свою молодость... Ну, а потом? Когда старость и болезни возьмут свое? Когда работать не сможет, что тогда?.. Опять к мужу вернуться?.. А если муж не примет?.. К еврею в прислуги - воду носить, в еврейском мусоре рыться?.." Христе не раз приходилось видеть еврейских прислуг - ободранных, оборванных, безносых, кривоногих... Страшно глянуть на них! А они - будто им и горя мало - перекрикиваются гнусавыми, хриплыми голосами, шутят, смеются... "Неужто и Марья дойдет до этого?.." Христя содрогнулась... "Не приведи бог!" Она сама не знает, отчего Марья так ей полюбилась. Что-то родное, что-то хорошее чувствуется в ней. С первой встречи Христя сразу к ней привязалась. Уходя в город наниматься, страх как хотела она повстречаться где-нибудь с Марьей. И ведь вот как все сложилось: они не только повстречались, но и служить им пришлось вместе. Как Христя обрадовалась, когда в чужом дворе первая ей встретилась Марья. Так бы и кинулась ей на шею, если бы Марья сразу признала ее. А то Христя здоровается, а Марья глядит на нее, как чужая. Только когда они разговорились и Христя сказала, что знает ее и видела там-то,- Марья вспомнила ее...
- И не жалко вам было бросать свое добро? - спросила Христя.
- Ни капельки,- спокойно ответила Марья.- Разве оно мое? - прибавила она еще спокойней.
"Дивны дела твои, господи",- подумала Христя и стала растапливать печь.
Христе недолго пришлось простоять около печи, недолго пришлось повозиться. И сама она проворна, да и дрова - не солома,- в минуту все поспело. Можно бы и подавать, но из сада только и слышно: раз, два, три! значит, играть в карты еще не кончили.
- Накрывай на стол, Христя, скоро уже кончат,- сказала ей Пистина Ивановна.
Христя накрыла и долго еще ждала в кухне - вот-вот велят подавать. Нет, не слышно. Хозяйка ушла в сад да так там и застряла.
Христя погасила свет и вышла на черный ход. Луна высоко поднялась в небе, белым светом озаряя землю. Тихо скользит ее серебряный свет, сливаясь с легкой тенью у домов и заборов. Небо и воздух объяты серебристо-сизым пламенем; звездочки еле мерцают в голубой мгле. Воздух неподвижен - не дохнет, не зашелохнет, покоится в томительной неге, город умолкает, гасит огни и погружается в сон.
Христя села на пороге, прислонилась головой к косяку. Тихий покой ночи баюкает ее, усыпляет мысли, сердечные тревоги и радости... Лечь бы вон там, под амбаром, на свежем воздухе - ох, и заснула бы!.. И Христя сладко зевает. Сон смыкает глаза ей, но из сада доносится смех, слышен крик... Нет, не спи, Христя, жди, пока тебя позовут!
От скуки Христя стала озираться кругом... Переднее окно было отворено, в нем горел свет. Это окно паныча. "Что это у него так тихо, не уснул ли он?" - подумала Христя и, поднявшись, подкралась к окну.
Он склонился за столом над белой бумагой: что-то пишет. Рука быстро бегает, выводя строку за строкой; молодое лицо, обрамленное русым пушком, то хмурится, то проясняется; черные брови то сходятся, то расходятся; на высоком белом лбу, в ясных карих глазах блуждает глубокая мысль. Он на минуту остановился, что-то пробормотал и, схватив перо, снова стал писать; только острый кончик пера заскрипел по белой бумаге.
Христя залюбовалась его молодым лицом, таким задумчивым и таким открытым, белыми нежными руками, карими глазами, черными бровями и, залюбовавшись, подумала: "Вот неволит себя, губит молодость на такой работе!"
