Шанс его жизни - Софи Астраби
Но уже приходит ответ: Что ж, тем лучше.
Станислас замирает на несколько долгих секунд. Его тело кажется тяжелым как камень, но ему удается дотащить себя до кровати, где он засыпает, повторяя следующий диалог:
– Я жив.
– Что ж, тем лучше.
9
Его мать была парикмахером, а отец «неудачником». Так тот назвал себя однажды вечером, когда они вместе смотрели телевизор. Станислас был не вполне уверен, что отец говорит именно с ним, тем более что произнес он это именно так, не отрывая глаз от женщины на экране, которая только что повернула разноцветное колесо удачи и чей белый шарик остановился на миллионе франков. «Сто миллионов сантимов», – прокричал ведущий Филипп Ризоли, подбрасывая в воздух микрофон.
Затем отец встал и пошел прокатиться на машине. Потому что помимо того, что он был неудачником, у Давида была профессия. Он был водителем такси.
Мать заглянула в гостиную и пожала плечами.
– Как он собирается выиграть? Он же никогда не играет.
В тридцать девять лет у отца случился сердечный приступ. Вместо того чтобы заняться спортом, он начал вышивать крестиком, и до сих пор никто не может понять хода его мыслей. Он стал таксистом, который вышивает крестиком, и фантастические слухи о нем разнеслись по всему городу. В конце концов он повесил один из вышитых им холстов на приборную панель.
Вероятно, именно тогда отношения его родителей перешли от супружества к сожительству. Тело матери все дальше огибало тело отца, и Станислас наблюдал за этими новыми траекториями, как зритель на велодроме. Однажды он услышал, как Синтия шепчет кому-то по телефону:
– Я его не выношу. Жду, чтобы он ушел, даже когда его здесь нет.
Он не знает, почему думает сейчас об этом. О своем отце, о его зыбком взгляде, когда матери не было дома и они сидели лицом к лицу за обеденным столом. Они никогда не знали, что сказать друг другу, и ни один из них не делал попыток ответить что-то более содержательное, чем «да» или «нет».
Возможно, смерть его полного тезки что-то в нем пробудила. Возможно, вопросы, которые он старался похоронить глубоко в себе, поднимаются на поверхность. Как в пруду, который рано или поздно выталкивает на поверхность все, что в нем скрыто. С тех пор как Станисласу исполнилось восемь лет, он задавался вопросом, не думает ли его отец каждый раз, когда смотрит на него, о другом своем сыне. О том, кто мог бы оправдать все его ожидания. О том, кто не позволил бы ему стать неудачником.
10
1992–1993
Сарра была не в его вкусе, и, по правде говоря, так было всегда. Он влюбился в нее нечаянно, как спотыкаются о ступеньку лестницы, по которой ходят каждый день. Он где-то читал, что несчастные случаи чаще всего происходят на привычных маршрутах, так оно и случилось. Проучившись с ней три года в одном классе, Станислас «споткнулся» о Сарру на вечеринке, на которую сначала даже не собирался идти.
Он пошел открывать дверь, а там была она, скрытая за букетом гортензий, которые, должно быть, только что нарвала в городском парке.
– Это для твоей мамы, – сказала она, протягивая букет.
Станислас пробормотал, что это не его дом, но она была уже далеко в гостиной и ничего не слышала. В тот вечер он ее больше не видел, поглощенный вечеринкой, которая вышла из-под контроля, как все вечеринки, организованные без разрешения. Но когда он уже собирался уходить, он увидел, что она стоит перед книжным шкафом, задумчиво положив палец на подбородок.
– Поможешь мне? – спросила она, не отрываясь от книжных полок.
– Чем?
– Говорят, что те, у кого в библиотеке есть одновременно Библия, «Парфюмер» Зюскинда, «Превращение» Кафки и «Шум и ярость» Фолкнера, – потенциальные серийные убийцы.
У него вырвался смешок, но серьезное выражение лица Сарры тут же остановило его. Темный взгляд, исходящий из глубины ее глаз, не нуждался в нахмуренных бровях. Спустя годы он все еще помнил его.
Станислас принялся помогать ей. После нескольких минут поисков им пришлось признать, что родители Гийома вне подозрений.
– И тем не менее. Я думаю, не стоит доверять людям, имеющих так много книг, которые, кажется, никогда не открывали.
Они вместе ушли с вечеринки и молча шли бок о бок до перекрестка. Затем она произнесла тираду, которая возникла непонятно откуда, и, вероятно, именно тогда началось его падение:
– Есть одна вещь, которая не дает мне покоя и о которой я часто думаю. Среди всех дней в году, среди всех этих дат, через которые мы проходим, есть одна, которую мы проживаем, не зная по своей наивности, что через пять, десять или более лет это будет дата нашей смерти. Что однажды она будет написана рядом с датой нашего рождения, что она закроет скобку. Завершит историю нашей жизни. А мы ничего об этом не знаем. В течение многих лет этот день будет для нас лишь одним из многих. День, когда мы, возможно, ходили и извинялись по поводу и без повода. Или день, когда мы были невероятно счастливы. И вдруг он становится роковым днем нашей жизни.
Станислас прекрасно помнил. Это было двадцать девятое октября. Ему очень хотелось ее поцеловать. Но ему не хватило времени. По крайней мере, он бы так сказал, если бы его спросили. На самом деле ему просто не хватило смелости.
– Назови число от нуля до десяти.
– Семь.
– Пошли обратно.
– Что? Зачем?
– Мы возвращаемся к Боссару.
– Почему? Потому что я сказал «семь»?
Сарра уже направилась в сторону дома, в котором они находились полчаса назад. Это был огромный, помпезный особняк в стиле восемнадцатого века, но построенный в конце восьмидесятых годов. Сарре стало интересно, кричат ли родители Гийома: «Здесь вам не Версаль!», когда их дети забывают выключить свет. Наверное, нет, потому что самолюбие для них должно быть важнее, чем счет за электричество.
Сад размером с футбольное поле был огорожен деревянным забором, через который Сарра перемахнула в считаные секунды. Оказавшись на другой стороне, она спросила Станисласа, чего он ждет. Тот нехотя полез на забор и рухнул всем своим весом на землю, чуть не раздавив куст гортензии. Изрядно оборванной гортензии. Сарра пожала плечами.
– Они все равно не продержались бы больше недели. Ну что, пошли?
Она повела его в глубину сада, к большому вольеру, спрятанному среди деревьев.
– Да уж, на электричестве здесь явно не экономят.
Она несколько секунд смотрела на него с изумлением, а потом повернулась к вольеру.
– Они спят, но я не думаю, что они будут возражать.
– Подожди, что ты собираешься делать?
– Мне не очень нравится, когда под свитером задираются рукава. А еще я не люблю свеклу. Но что касается птиц в клетке, пусть мне кто-нибудь объяснит, кому вообще могла прийти в голову такая глупость. Думаю, именно тогда человечество споткнулось и покатилось. С тех пор мы так и катимся под откос, но началось все с этого, с птиц за решеткой. Это точно.
Дверь вольера была заперта на замок. Сарра покрутила его туда-сюда, пытаясь сорвать, но в итоге лишь тяжело вздохнула.
– Думаю, ключ должен быть где-то здесь, – сказал он.
– Откуда ты знаешь?
– Я не знаю, но думаю, что кто-то приходит кормить их каждый день. А мадам Броссар, похоже, слишком любит бежевый цвет, чтобы позволить садовнику в грязных сапогах каждый день ходить в дом за ключом.
– Неглупо, – одобрила она.
Она подняла несколько вазочек, передвинула тачку, уронила несколько леек, и тут Станислас услышал ее возглас: «Нашла». По вольеру пронесся шорох крыльев и перьев.
Дальше все происходило очень быстро. Открылся висячий замок, Сарра внутри вольера разговаривала с птицами: «Не волнуйтесь, у меня есть план». Птицы, похоже, не поняли плана, и Сарра начала бегать то в одну сторону, то
