Все и девочка - Владимир Дмитриевич Авдошин
– Вот тебе часы купила на деньги, которые ты оставила. Не след ответработнику бегать и спрашивать прохожих, сколько времени, пора или не пора начинать или заканчивать его подчиненным работу. А мы уж тут сами вместе с отцом и дочерьми справимся. Тогда она молча взяла часы. А теперь прослезилась.
Глава 3
Командировка в Новосибирск
– Тамара Ивановна, проходите, садитесь, извините, здравствуйте! Дайте мне вашу руку и подойдемте к окну. Впрочем, нет, садитесь! Мне нужен ваш совет, – неожиданно сбивчиво сказал начальник и сел сам. – Видите ли, пришла директива за номером 241, в которой предлагается нам, как головному отделению, проревизовать Новосибирское отделение нашего института в кратчайшие сроки. Обычно этим занимался Кондратюк, вы это знаете, но он запил. Еще мы подключали Маланину к таким делам, но она больна. Знающих много, а надежных, кроме Кондратюка, никого. А дело срочное, не терпящее отлагательств. Я хотел у вас спросить, как вы думаете надлежит поступить нашему отделу?
– Ну, я не знаю, – начала она, – может быть, вам из другого отдела соответствующего работника попросить взаимообразно?
Он встал и подошел к окну.
– Нет, вы не понимаете сути. Я вас спрашиваю, что мне делать. Дайте вашу руку. И подойдемте к окну. И совершенно другим тоном, таинственно:
– Директива пришла… из самых высоких инстанций, из самой приемной Маленкова… А это может означать только или реорганизацию в недалеком будущем всего института. Или… второе… – он помолчал, потом потыкал пальцем как бы в стену, хотел что-то сказать ей, но не решился, – вы меня понимаете?
Она шесть лет проучилась в строительном институте и понимала городской интеллигентный сленг, хотела бы сама на нем разговаривать и жить среди городских интеллектуальных людей, но владела им еще недостаточно, чтобы с лёту понять, что имеется в виду. Ситуация обязывала сказать «да». И она кивнула утвердительно, не понимая. И вдруг через какое-то время в ее мозгу как молоточком простучало: «Репрессии, вот он чего боится. Репрессии. Но это же нелепость. Ведь за репрессии у нас отвечает министерство Берии, насколько я знаю, а если бумага пришла из приемной Маленкова, который у нас по хозяйству, то волноваться совершенно нечего». Ей тут же захотелось возразить ему, ободрить этого милого пожилого человека, который так по-отечески ласково принял ее совсем-совсем еще недавно в свой отдел, но она заставила себя не нарушать первый закон ответработника в разговоре с вышестоящим начальством: не бери равноправного тона с начальством, ничего не предполагай, молча жди решений.
Вы сами видите, – отпустив ее руку и как бы обреченно сказал он, – я не могу послать случайного человека в нынешних обстоятельствах. Но лишь такого, кто мне лично предан. Вы понимаете?
Она опять ничего не понимала. Куда он ведет? Что это за личная преданность? И стояла нерешительно, молчала. Пусть сам скажет, что ему нужно.
– Да, мне некого послать, кроме вас. Что вы об этом думаете? – произнес он уже более убежденно, будто утверждая свое решение этим высказыванием. Будто видя её, он окончательно и решил.
– Меня? Но я человек неопытный и неискушенный в таких делах. Я всего пять лет в отделе. Я могу только цифры, а этого для ревизии недостаточно. Нужно знать суть такого действия. А это может только профессионал.
– Нет, вы не понимаете, – сказал он, инстинктивно теребя руки, – мне не нужен профессионал, у меня их много. Мне нужен лично мне преданный человек, который почувствовал бы, что там происходит? Порядок и чистоплотность или разгильдяйство и ней дай Бог крамола… Мне нужно, чтобы простой, добросердечный и чистый душой человек вошел туда и, извините, нюхом почувствовал, что там и как? Понятно? А чтоб вас с цифрами там не надули, я дам вам профессионала, не беспокойтесь. Да, еще вот что, – когда она, уже развернувшись, собиралась уходить, – в отделе никому ни слова. Вы меня понимаете? Что это за ревизия, о которой все знают загодя. Ни куда, ни с кем, ни на какое время. Официально вы едете в командировку.
– Хорошо, – сказала она, сраженная ответственностью в свои 28 лет инспектировать сибирский отдел, который в три раза больше, чем само Мингео, – я согласна, если вы так решили, – полагая, что разговор окончен. Но она опять ошиблась.
– Дайте мне вашу руку, – сказал он, даже как бы возбужденный. – Послушайте, деточка моя, меня внимательно и постарайтесь понять, что я сейчас вам скажу. Я старый и больной человек. Я надоел своими болячками жене. Мне нечем, кроме вас да работы, жить на этом свете. Это только в юности нам нравятся роковые женщины, нравится пикироваться с ними, кто – кого. «Кармен», опера – слышали? Ну, вот. А на старости лет нам нравится Джульетта в исполнении Улановой. Как это у нее? «Утро Джульетты»: она занимается своими простыми будничными делами так, будто ничего на свете, кроме этого, не происходит. И этого достаточно, чтоб, видя это, пожилому мужчине без цели и без здоровья жить дальше. А вы в отделе – точь-в-точь как Уланова на сцене.
Хотя чуть раньше ее просили понять, ей опять стало непонятно, потому что это напоминало объяснение в любви. И она только стыдливо и деликатно улыбалась.
– Кроме Улановой и Джульетты еще Гете в своем «Фаусте» это хорошо показал. Но не в опере Гуно, там много мужских самоосознаний, мужских заморочек, а в самом тексте, где Маргарита, Гретхен – простая и бесхитростная, но целомудренная городская девушка. Что может быть выше, чище и притягательнее? И я мог жить с такой же рядом, видеть ее каждый день в отделе, знать, что вы рядом и этим жить. И вот теперь я сам, добровольно, должен от этого отказаться. Нет, я этого не могу, я этого не переживу.
– Я вас не понимаю, – сколь ни крепилась молчать, все-таки произнесла она.
– Я сейчас объясню. Я собственными руками посылаю вас к этому жуиру и бабнику Рукову. Уж он не преминет воспользоваться моей бедственной ситуацией и употребит ее в свою пользу. Он отберет вас у меня.
– Аркадий Ефимович, да что вы такое говорите? Как я могу? Такое даже слышать невозможно!
– Да, отберет. Он обаяет вас как мужчина, и вы забудете меня. Да-да, забудете! Больного старика! И я останусь до конца дней своих одинок и безрадостен. И почему я не здоров, как этот ловелас Руков, по-сибирски? И не на восемь лет моложе и не свободен, как он?
– Но если дело только в этом… – решилась, наконец, она произнести свое девичье
