Сонет с неправильной рифмовкой. Рассказы - Александр Львович Соболев
Флигелек был толстостенный, приземистый, словно отчасти вросший в землю, как былинный богатырь, какой-нибудь Чурила Пленкович: верно, в прежние времена здесь была барская кухня, или прозекторская, или что-то еще, для чего теперь даже нет названия — какой-нибудь склад чресседельников или лавка, где торговали онучами. Рядом с дверью имелись табличка, звонок и немигающий рыбий глаз видеокамеры; Рудковский позвонил и назвался: в интеркоме захрипело, в двери щелкнуло, и он вошел внутрь.
Здешняя офисная планировка почти полностью повторяла московскую, даром что сам главный зал был поменьше, но зато обладал комплектом хоть и подслеповатых и глубоко утопленных в стенах, но все-таки настоящих окон, сквозь частые переплеты которых лился мутный свет; в московской бывшей фабрике окон не было вовсе. Кроме того, на дальней от входа стене висели неправдоподобно огромные раскидистые оленьи рога, оставшиеся, вероятно, от позапрошлых хозяев (и, как мельком подумалось Рудковскому, подсознательно намекавшие на небезосновательность опасений ревнивой сослуживицы). Впрочем, секундные эти впечатления были сметены валом мыслей, разом им услышанных: из-за скудности внешних событий появление его произвело несоразмерный эффект. В поднявшемся внутреннем шуме, особенно чувствительном на фоне деловитого внешнего безмолвия, трудно было разобрать отдельные голоса — одновременно говорилось «московский», «уволит», «сейчас расскажут про Никодима», «слава богу, не опоздал сегодня, а то вышло бы дельце», «однако вырядился», «запоет Маркович, запоет», «накладные просадил на спирограф», — и вдруг на этом фоне прозвучал как будто раздавшийся въяве, чистый женский голос: «ох, какой красавец… неужели к нам?» Рудковский, не сбиваясь с шагу, поискал глазами, кто бы это мог подумать, не нашел, все-таки споткнулся на какой-то вспухшей сквозь паркет поперечной балке, а за дальним начальственным столом поднимался уже начальник филиала, издалека протягивая ему как бы удлинявшуюся руку со сверкнувшей на манжете бриллиантовой сле-зой запонки.
В ближайшие дни, впрочем, владелица голоса нашлась сама собой: выяснилось, что посещение лекций, которые должен был читать здесь Рудковский, забыли сделать обязательными, так что ходили на них четыре-пять человек: юный карьерист, честно следовавший инструкциям из книги некоего Натаниэля Гирша «Делаясь боссом вмиг»; похожий на увядшую обезьяну старичок, явно мающийся бездельем и старавшийся подольше задержаться на работе; типичный петербуржец по фамилии Вильде — телепень в роговых очках и розовой рубашке, носивший с собой маленькую клетку с ручной канарейкой (порой он приводил с собою близнеца или раздваивался, причем дублировалась и канарейка), — и светловолосая, коротко стриженная, одетая во все черное миниатюрная бледная Дарья Адольфовна Тихоцкая («можно просто Даша»).
Все зерна компьютерной мудрости, которые Рудковский старательно сеял в эту неплодородную почву, немедленно чахли не взойдя: карьерист ел его глазами, не понимая, кажется, ни аза, старичок тихо задремывал, пригревшись, канареечный мужик тянул про себя какие-то псалмы на неизвестном языке, а вот Даша, напротив, думала про себя коротко и ясно, но ее громко звучавшие мысли заставляли Рудковского ежиться и запинаться — столь далеки они были от языков программирования. Иногда она обсуждала сама с собой костюм, в который стоило бы переодеть Рудковского, чтобы выгодно оттенить его внешность, иногда восхищалась какой-нибудь деталью его внешности, вроде крыльев носа или таинственного «козелка», который пришлось, прервав лекцию, срочно смотреть в словаре, а порой просто погружалась в какие-то отрывистые мечтания, в которых Петру Константиновичу отводилась центральная роль. Неудивительно, что на четвертый вечер он пригласил ее на свидание.
Заранее просчитанной неловкости с его стороны не вышло: ее чистый, чуть хрипловатый голос, которым она выговаривала слова так тщательно, словно работала на радио, почти заглушал ее же собственные мысли — и к концу вечера замерзший, размякший и взволнованный Рудковский понял, что в ментальном смысле он почти оглох. Почтительно распрощавшись с Дашей у ее парадного (она жила в одном из дальних закоулков Петроградской стороны, в старинном доходном доме, и над чудом уцелевшей тяжелой входной дверью светился, мигая, старинный витраж, изображающий встающее солнце цвета яичного желтка) и шагая в гостиницу по безлюдным улицам, он прислушивался к ватной тишине, одновременно ликуя и сокрушаясь по утраченному дару. Ближайшие дни показали, что телепатические способности не полностью оставили его: они накатывали волнами, то в полной мере возвращаясь (отчего иногда, особенно в автобусе или трамвае, ему хотелось заткнуть уши), то опять снижаясь до нуля, причем последнее обычно происходило в присутствии его новой подруги.
Странным она оказалась существом! О себе она почти ничего не рассказывала, ловко уклоняясь от расспросов, а когда всплывала вдруг случайно, в общем разговоре, какая-то деталь, она оказывалась настолько неправдоподобно экзотической, что поверить в нее было мудрено. Рудковский спокойно снес существование брата в Тасмании (и ему, бывшему отличнику, не пришлось даже справляться с географическим атласом), не моргнув глазом выслушал про передающуюся в роду по женской линии странную патологию, из-за которой сердце у всех ее родственниц, не исключая и ее саму, находится справа, но почему-то никак не смог поверить, когда она — тоже по какой-то ассоциации вскользь сообщила ему без всякого хвастовства, а просто констатируя, что была чемпионом области по стрельбе из лука.
В этот день они отчего-то гуляли на дальних оконечностях той же Петроградки — вдоль Аптекарской набережной, одной из самых скучных и заброшенных в городе, — и виден был уже впереди какой-то плоский мост, словно собранный из чудовищно увеличенных кубиков лего, водруженных на два облезлых краснокирпичных быка. И здесь среди этого унылого, совсем не открыточного вида она, усмехнувшись, взяла его за руку своей маленькой, горячей, даже обжигающей ладонью и спешно повела через ряды каких-то приземистых домов, обнесенных коваными решетками (на краю сознания он задумался, предназначены эти ограды, чтобы предохранить от нашествия чужаков или чтобы не разбежались обитатели) к одному особенно приземистому и особенно унылому зданию, где за дверью без таблички оказался стрелковый клуб и где ее действительно все знали, и здоровались, и расспрашивали, отчего она так редко приходит, и поглядывали на него с ироническим одобрением. Словно сосредоточенный светловолосый амур, она, прищурившись, медленным движением натягивала тетиву, которая вдруг музыкально зазвенела, отторгая стрелу. Бумажная мишень, пригвожденная, затрепетала; Даша повернула к нему сияющее лицо, и он почувствовал, как другой, настоящий амур, пронзил в эту секунду его сердце, которое, как у обычных смертных, располагалось слева.
По молчаливому уговору на работе их отношения внешне остались прежними: он продолжал вести свои ежедневные малолюдные лекции; она
