Изумрудная муха - Ольга Львовна Никулина
– Да, и голос, и стать. А всё-таки это слишком. Наши старухи всю жизнь театру отдали, а этого у них нет. Цацки – серёжки, камеи, бусы, конечно. Всё настоящее, старинное. Но не такие фонари в ушах! – вскипела тётя Маша.
– Может себе позволить – народная любимица… – со вздохом отозвалась Елизавета Ивановна.
– И правда. Нечего в чужих карманах денежки считать, грех на душу брать…
– На чужой каравай рот не разевай, как говорил мой покойный папенька, Иван Владимирович, царствие ему небесное, ему и моей покойной маменьке, Софье Михайловне.
Тётя Маша поминала своих, потом вместе всех тех, кого надлежало в тот майский день поминать.
Исчерпав все темы, подруги допивали по последней, и тётя Маша начинала собираться домой. Подруги приводили себя в порядок, припудривали носы, подкрашивали губки, долго одевались. Елизавета Ивановна по обычаю провожала тётю Машу до метро. Чтобы промяться, говорила она. Тогда они были пожилые, но ещё крепкие, бодрые и вполне элегантные дамы. Обе следили за своей внешностью, подкрашивали губы, подводили глазки, припудривались, умело подрумянивались. Душились хорошими духами. Французские духи Елизавета Ивановна приобретала в театре у спекулянток. У них же – заграничные вещи. Перепадало и Маше, не столь благополучной, как Елизавета Ивановна. Марья Ефимовна была красива. В театре её профиль сравнивали с изображением римской патрицианки с античной монеты. В молодости она играла на сцене. Но произошло несчастье – на финской войне погиб её муж. Страшная душевная травма почти лишила её слуха. Она осталась верной театру и пошла работать одевальщицей. Марья Ефимовна была старше Елизаветы Ивановны и прожила тяжёлую жизнь. Одна вырастила дочку. Потом внуков. Умерла в семидесятых – сдало сердце.
Старость нагрянула неожиданно. В конце шестидесятых Елизавета Ивановна овдовела. Стали уходить её подруги и друзья отца. Да и сама она ощутила годы. Давали о себе знать старые болячки, застуженные в военные годы в очередях ноги, спина, ухо, которое несколько раз продуло на сквозняке на сцене, начало подниматься давление, шалило сердце. Но сил ещё было много, в основном это выражалось в энергичных распоряжениях и побуждениях к действиям, которые она, будучи уже не в силах выполнить сама, адресовала дочери. Надо было держаться, воспитывать внучку, руководить дочерью, с точки зрения Елизаветы Ивановны не умевшей правильно распорядиться своей жизнью. Большую часть дня она проводила в своей комнате в кресле у телевизора, который помещался напротив на комоде. Рядом с креслом на тумбочке стоял телефон. Раньше комната Елизаветы Ивановны служила супружеской спальней и была обставлена в духе покоев старых московских усадеб господ средней руки не слишком шикарной мебелью красного дерева стиля ампир, купленной Елизаветой Ивановной у престарелой актрисы из Театра оперетты. Вся мебель тут была в одном стиле. Центральное место занимала огромная двуспальная кровать с резной спинкой, лавровым венком в изголовье и псевдоклассическими колонками по бокам с завершениями в виде античных кубков. Кровать занимала большую часть пространства помещения. По обе стороны от неё стояли туалет и комод. В углу над комодом висели три иконы: большая в киоте Спасителя, поменьше – Богоматерь Владимирская и Николай Угодник, в окладах. Иконы перешли Елизавете Ивановне от маменьки и были конца девятнадцатого века. Старинные иконы, принадлежавшие Любиной прабабушке Наталье, перешедшие к ней от купцов-староверов, во время революции исчезли, возможно, сгорели вместе с домом. На другой стороне комнаты, у двери, помещался высокий пузатый гардероб; ближе к балкону – упомянутые два кресла и между ними тумбочка с телефоном. Шёлковое покрывало на постель и тяжёлые на шерстяной подкладке портьеры, сшитые в пошивочной мастерской театра, были из одной материи тёмно-вишнёвого цвета. Стены по моде послевоенных лет были выкрашены в тёмно-синий цвет. На стенах фотографии: Елизавета Ивановна в разных ролях, которые она сыграла на сцене Малого, большой портрет отца в парадном костюме и галстуке с медалью лауреата Сталинской премии третьей степени и небольшое фото первоклашки Любы в школьной форме с дедушкой и бабушкой и с котом Васькой. Балкон выходил на Большой Толмачёвский переулок. Рядом с комнатой Елизаветы Ивановны в бывшей детской жила Люба. Комната была светлая. Старая кровать бабушки служила Любе с подросткового возраста; платяной шкаф, бабушкин маленький туалет, бабушкин диван. Современные книжные полки, два стула и секретер Люба подкупила ещё в эпоху своего замужества. Кабинет отца был общей комнатой и служил чем-то вроде домашней библиотеки, а также, как и при отце, столовой в тех случаях (теперь уже редких), когда Елизавета Ивановна принимала своих близких друзей и родных в дни семейных торжеств. Люба отмечала здесь свой день рождения в кругу подружек и коллег. Угощение всегда было щедрое, несмотря на стеснённое материальное положение семьи. Елизавета Ивановна упорно хранила традиции и умела уважить дорогих гостей. Кабинет являлся апофеозом вкуса Елизаветы Ивановны. Массивные книжные шкафы, бюро и письменный стол, три кресла, диван, круглый раздвижной стол-сороконожка, шесть крепких стульев – всё красного дерева разных стилей девятнадцатого века – были куплены ею в период пика благополучия семьи у родовитой пожилой дамы из театральной среды за приличную сумму. (Многие старые семьи в то время переселялись из коммунальных квартир в центре в отдельные квартиры в новых районах Москвы, куда старинная крупногабаритная мебель не вмещалась, и им приходилось её продавать и обставлять жильё современной, более компактной.) В кабинете было тесновато, но все гости прекрасно рассаживались, всем места хватало. Ныне все вещи в квартире пожухли и обносились, полировка потускнела, облупилась, ножки стульев расшатались. Мебель определённо нуждалась в реставрации, но об этом никто не думал по причине отсутствия денег. Да и «придворный» краснодеревщик Василий Харлампиевич («Царствие ему небесное!» – не забывала повторять Елизавета Ивановна) давно опочил. «А нонешние все рвачи!» – сердито ворчала она. Кабинет отца и Любина комната, как и спальня Елизаветы Ивановны, окнами смотрели на Большой Толмачёвский. Через коридор напротив, оставляя место для вешалки под уличную одежду, была дверь в кухню, а за кухней в маленькой комнате жила Катерина. Убранство было более чем скромное: тахта, письменный стол, стул, полки с книгами и пластинками, которые ей отдала Люба, и на подставке проигрыватель. Занавесок не было – Катерина «страдала» минимализмом и занавески намеренно содрала. В этой когда-то уютной комнатке – бабушка постаралась – спал Любин дедушка, возвращавшийся со смены на заводе. Бабушка спала с Любой. Окна кухни и Катерининой комнаты выходили на Кадашевские переулки и на панораму Боровицких холмов.
В обозреваемый период времени Елизавета Ивановна вынуждена была из-за больных ног
