Жизнь начерно - Алёна Даль
Не успела Изабелла Петровна вставить шестым по горизонтали слово «телефон», как аппарат на тумбочке громко затрещал.
– В филармонию пойдешь? – с ходу спросила Нина, её товарка по культпоходам. – Мне Светлана Игоревна четыре билета обещала.
– Разумеется, – Изабелла Петровна никогда не отказывалась от возможности бесплатно насладиться классической музыкой. – А кто ещё идёт?
– Марина с мужем, – ответила подруга.
– Так он же у неё глухой на оба уха и после инсульта еле ходит? – удивилась Изабелла Петровна.
– Да, знаю. Но говорит, только с ним или не пойдёт вовсе. Слушай, а может, Татьяне своей предложишь?
– Таньке-то? Что ты – её не дозовёшься, она занятая! К матери дорогу совсем забыла, – размотав шнур и уютно устроившись в кресле, Изабелла Петровна оседлала любимую тему. – Начинаю рассказывать ей что-то, а она только «да» или «нет». Всё некогда ей. Как про отца заговорю – так и вовсе «кошки в дыбошки». И за что мне такое мучение? Вот уродилась-то дочка – врагу не пожелаешь! У всех дети как дети, а у меня… – она закатывала глаза и переносилась в ту самую весну с бескровным небом и тонкими стебельками бледных тюльпанов, зажатых в руке Толика.
«Белла, Беллочка, рыжая белочка, – бормотал он, узнав о случайной беременности. – Оставь ребёночка, я буду лучшим отцом в мире!» Стоял на коленях, умолял, плакал, обещал звёзды с небес, только бы Белла аборт не делала. Уговорил. Оставила. И что? Полюбуйтесь, что получилось! Вся жизнь после этого пошла наперекосяк. Звёзд Изабелла Петровна от мужа так и не дождалась – да и что ждать от неудачника? Поспешно расписались, пока не было заметно живота. А летом сыграли свадьбу, в деревне, у Толиковой родни. Ну как свадьбу? Нагнали самогонки, закололи поросёнка. Поставили под старыми яблонями столы, настелили лавки, да посуду по соседям собрали. Гармонь и бубен. Вот и вся свадьба. Из гостей – Толикова мать, сестра Дуська и Лёшка, деревенский сосед, он же свидетель. С Беллиной стороны, кроме дядьки и нескольких институтских подруг никого не было. Зинаиду Николаевну Белла не пригласила принципиально. Она и матерью-то её перестала называть, как только узнала, что та ей и не мать вовсе, а так только опекунша. Понятное дело, опеку взяла под напором мужа-фронтовика – родного Беллиного дядьки. Своих детей у них не было. Но паспорт с чужой фамилией, выданный на совершеннолетие, всё расставил по местам. Обида на Зинаиду Николаевну, тлевшая долгие годы, получила документальное обоснование, обросла новыми колючками. После выпускного Белла собрала чемодан и уехала учиться в Самару. Не писала – да и с какой стати писать чужим людям? Вернувшись, поставила перед дядькой вопрос ребром: или я – или она (имея в виду мачеху). Дядька долго решал, но так ничего и не решил. Умер от старой фронтовой раны за месяц до родов. Сразу после похорон Зинаида Николаевна молча перебралась к сестре, оставив квартиру молодым. И Белла стала считать себя отныне сиротой.
Ровно в середине зимы родилась Тата. Дурацкое прозвище, данное дочке мужем, выводило Изабеллу из себя. Ещё больше злила его внезапная нежность к малышке. «Таня» – поправляла она, туго пеленая крикливую, худосочную девочку с оттопыренными ушами. Но Толик лишь улыбался, стелил в коляску стёганое одеяльце и уходил со своей Татой в парк. Белла дулась, но недолго. Ставила пластинку Вивальди, наряжалась перед зеркалом, утягивая шелками располневшую фигуру, со вкусом красила ресницы и шла с незамужними подругами в «Шоколадницу».
Дочь росла гадким утёнком – худой и нескладной. Вечно сутулилась, за что частенько получала от Беллы хлёсткие напоминания по острым, торчащим вразнобой лопаткам.
– Девочка должна ходить гордо, нести себя, как хрустальную вазу! – наставляла Изабелла, показывая на себе пример правильной, горделивой осанки.
Но Тата, упрямица, стоило только матери отвернуться, снова вжимала голову в плечи и плелась на полусогнутых ногах во двор, играть в классики. Или запрётся у себя в комнате с книжкой и ничего не слышит – не дозовёшься! А иной раз глянет исподлобья – чисто тётка Дуся, аж оторопь берёт! Если бы Изабелла Петровна только знала, что в роду у Светлаковых есть психбольные, – ни за что бы не поддалась на уговоры Толика. Но что теперь говорить!
Однажды, когда Татьяна ещё училась в институте, Изабелла Петровна взялась как-то разбирать её письменный стол. В нижнем ящике, среди старых конспектов обнаружила тонкую пачку перехваченных резинкой писем. Все они были адресованы отцу, когда тот лежал в больнице с сердцем. Дрожа от нетерпения, мать вскрыла первое, что попалось под руку, и сразу наткнулась на приторное сюсюканье: «Дорогой папочка, – писала дочь, – ты главное ни о чём не волнуйся. Я тебя очень люблю. Тётю Дусю я обязательно навещу…» – и всё в таком же духе. Остальные письма полны были тех же слащавых признаний. И это писала Танька, от которого слова доброго не дождёшься! К тому же выяснилось, что она знается не только с психической Дуськой, но и с Зинаидой Николаевной, тайком шляясь к той в гости. Выходит, отец со своей роднёй, и чужая бабка ей дороже родной матери?!
Изабелла хотела порвать письма, но взяла себя в руки. Затаила обиду. На дочь за то, что та, оказывается, способна на телячьи нежности. На мужа, которому они достаются. На их общую тайну, существовавшую помимо неё, на подпольное чувство – незаслуженное, неправомерное, неподвластное её воле. Уж она-то себе цену знала! Но отчего-то эти двое не считались с её самооценкой. И вообще ни в грош её не ставили! Следом накатила обида на судьбу за все унижения, предательства, за неоценённую её жертвенность. Изабелла Петровна почувствовала себя горько и подло обманутой.
Когда вернулся с работы Толик, первым делом потребовала объяснений у него. Но тот лишь привычно махнул рукой и отправился на кухню чистить картошку. Через десять минут на плите зашкворчало, он вышел розовощёкий, миролюбивый – видно где-то уже приложился! – полез обниматься и признаваться в любви.
Танька – та наоборот, зыркнула зверем и запёрлась в
