Ко мне приходил ангел - Александр Селих
— Ты, телепат, мать твою, чего надо? — меня начало колотить гораздо сильней и крупней, а главное, как-то глубже.
— Нет, я твой ангел-хранитель, ну что ты, совсем меня не помнишь? — и он опять поднял глаза. И я сошел с ума окончательно, потому что теперь это были мои глаза, полные такой пустоты и боли, что я отшатнулся, вмазавшись в стену. Холод и ужас. А он все смотрел на меня с такой надеждой, что мне стало совсем страшно.
— Не-а… — а что я мог еще сказать?
— Жаль. Но это ничего не меняет. Я твой ангел-хранитель, и я так не могу больше.
— Не понял? — только вот белок-хранителей мне не хватает, я попытался расслабиться и оторваться от стены. И оторваться от этих глаз.
— Ты меня выслушай, — он сложил руки на столе, как школьник, как он на меня похож, бывает же так. Ладно, с похожестью мы потом разберемся, потому что у меня мало времени.
— Чего у него за хрень за спиной болтается?
— Скоро твоя жена придет.
— Да она на работе… — ляпнул я и осекся, нафига, поговорили бы, и мужик бы ушел, а так до вечера не выгонишь, а с моей, видишь, встречаться не хочет.
— Мне нельзя с ней встречаться, она придет через час, она уже такси вызвала.
Прям он это, так все говорит, что я ему почему-то верю, и прям проваливаюсь в его-свои глаза.
— Ты уже за гранью, я не могу тебя удержать, ты сам выбрал смерть, и ты идешь в смерть, а я иду с тобой, потому что ты смысл моего существования, моя жизнь — это служение тебе на твоем пути. Я не смогу дальше тебя тащить, еще шаг и тебе придется вытаскивать и себя и меня. У тебя было много дорог, но путь один. Но ты спутал свои дороги в узел. Ты выбрал блеф и ложь, а это смерть. Я бы и хотел, как раньше, развести крылом, но не смогу уже, ослабли мои крылья. Не вынесу я тебя, и себя не вынесу.
— Ну, ты прямо эвакуатор, — пафос речи меня взбодрил, и я потянулся к шкафу, там должен быть коньяк на поправку.
— Остановись, переболей и остановись, нельзя больше так поправляться, это все, понимаешь, все-е… — ангел-то прям взвинтился и рванул было в мою сторону.
— Э-э-э… — отпрянул я почти в шкаф, — ты бы сидел, мужик.
— Ну, не пей!!! — взревел он, и что-то рванулось в его-моих глазах.
— Слу-у-ушай, ну ты бы не орал, — коньяк темным янтарем потек в кружку, — мне хреново после вчерашнего, а ты орешь, мне надо поправиться, будешь? — и я опрокинул одним махом.
Мужик как-то вдруг посерел, как-то сник. По его лицу прокатилась судорога, а глаза начали затухать, как свет в кинотеатре, медленно погружая зал в темноту. Они гасли, пока не превратились в два пыльных окна брошенного дома, за которыми больше ничего не происходит. Раньше там была жизнь, там были люди, смех, слезы, там ругались, там ждали, надеялись, а теперь только пыльные мертвые окна. Они не были больше мертвенно-белыми, и моими не были. Его глаза прямо на моих превратились в два черных пятна, без белков. Его глаза стали черными блестящими шарами. А я стоял, открыв рот. Он резко отвел глаза, по нему ломанной волной прокатилась нервная судорога. Он взмахнул крыльями, у него там крылья, прямо так вот натурально, огромные такие, рваные, грязные крылья, с кровоточащими порезами… встал и вышел.
— Э, ты куда? Мужик?
Я стоял, как дурак, с пузырем коньяка посреди приемной, и смотрел на лужицы крови на полу. Там, где он сидел, натекли лужицы алой крови. К двери тянулись двойные дорожки маленьких капелек, таких же алых. Я сделал несколько шагов, потряс головой, присел на корточки, держась за край стола, и прикоснулся пальцами к пятнам — кровь, натурально кровь. Затошнило, голова снова закружилась и в ней застучало горлышком о край кружки:
— В смерть, в смерть, в смерть.
Я не хотел в смерть. Меня затрясло, как подзаборного кобеля под дождем. Накатил себе еще кружку коньяка, отстукивая тем же горлышком о край кружки, то-то секретарша возрадуется, а то вечно сучка не довольна, можно подумать, я ей за ум или красоту, овце, плачу, мне стакан нужен чистый, да пепельница. Рванул залпом, как будто последний глоток воздуха, а не пойло.
Вот теперь коньячище пополз горячей змеей к желудку, свернулся там калачиком, замер, а потом стал разрастаться на весь мой мято-битый, колотящийся во внутренней истерии, организм. В голове всплыло все и стало совсем плохо. Я уткнулся в стекло лбом, отстукивая зубами пульс. А там моя драгоценная супруга проплывала через двор. Зацепился за ее фигуру и оттолкнулся от стекла и шизоидно-пьяной истерики. Через двор моей мечты, офис в одном подъезде, квартира в другом, плыла моя жена. Год выкручивал сладкий вариантик проживания. И вот он, вариантик, накрылся и уже видимо навсегда и вместе со мной. Теперь по лестнице стучали дамские каблуки. Моя драгоценная хлопнула дверью, пронеслась по коридору и сходу отпрыгнула обратно.
— Твою мать… — шарахнулась об дверь супруга.
Какая это была супруга! Породистая сука, просто сказочная красавица. Модельный бизнес умер, когда она вышла за меня, все живописцы мира затосковали о такой натурщице. Тонкая, изящная, заточенная, как акула, и такая же стремительная. Чего она мне стоила. Сколько я за ней ходил, и сколько она мне крови выпила своим гонором. Но вот смотрю и думаю — джек-пот. Породистая сучара! Ее бывший ухажер корчился у меня в подъезде, причитая: ты ее не любишь, тебе она не нужна…
Она была мне нужна. Тогда она была самым желанным трофеем. Она была трофеем… и тут жуть накатила, потому что кроме трофея, ничем она больше не была. И это было так просто и понятно, как раньше-то я не задумывался, что держал ее, как держат собак за экстерьер и чистоту линии. И я для нее был ничем. Мы с ней выиграли друг дружку, нет, не выиграли даже, как на охоте подстрелили. Выследили, высидели в засаде. И подстрелили.
И вот я стоял с кружкой
