Снега Аннапурны - Вадим Слуцкий
Утром он всегда ел кашу или картошку. В обед суп: только суп. Или постный, или мясной, но всегда очень дешёвый. Вечером он доедал утреннюю кашу, а также натирал на тёрке одну сырую морковку с головкой чеснока. Плюс ко всему этому хлеб, лук и яблоки – всякий раз, как садился за стол. Да, он покупал ещё чай: самый дешёвый. Он назывался «чёрный цейлонский», но был похож на махорку: мелкий-мелкий, как пыль, и тёмно-кофейного цвета, упакованный в целлофан.
Иногда – в праздник – он покупал себе один банан. Вместо торта.
Организм его, могучий от природы, в молодости закалённый тяжелейшими испытаниями, мог многое выдержать. И чувствовал он себя обычно неплохо.
Он понимал, что такое занятие для него даже полезно. Кто знает, был бы он ещё жив, если бы не собирал бутылки?
Да, но я опять отвлёкся. Я обещал, что, пока хозяин спит, мы пройдёмся по его квартире.
Квартира Григория Иосифовича – большая, но однокомнатная.
Квартиру Григорий Иосифович получил незадолго до ареста, в 1951 году. Он тогда был женат и жил с родителями. Четыре человека. Ему, знаменитому альпинисту, которого принимал сам Сталин, дали огромную трёхкомнатую квартиру недалеко от вокзала. Формально это Приморский район, фактически – почти центр города.
Квартира типично одесская. Она имеет два входа: с улицы и со двора. Вход со двора обычный, а с улицы вы попадаете прямо в комнату. Огромную, квадратную, как зал: больше 30-ти квадратных метров. В четырёх метрах от стены дома проходят трамвайные пути.
Ночевать в такой квартире – особое наслаждение. Под утро вы сладко спите, как вдруг вас будят чудовищный треск и грохот, кровать под вами дрожит, будто началось землетрясение. Ничего страшного: это просто проехал первый одесский трамвай. В пяти метрах от вашей головы. Их пускают в шесть часов утра.
Когда Григорий Иосифович, после смерти Вождя и Учителя, вернулся из лагеря, жена не приняла его. Она боялась, что их будут продолжать преследовать. Пришлось разводиться и делить квартиру. Ей достались две комнаты и вход со двора. Ему – та большая комната, куда входили прямо с улицы. Туалет, ванная и кухня тоже отошли жене.
Но как можно жить без туалета и кухни?
В конце комнаты, в дальнем левом углу, оставался узкий проход. Впервые оказавшись здесь, вы подумали бы, что это ниша или стенной шкаф. Какое-то тёмное углубление в стене.
На самом деле, свернув туда, вы попадали в узкий, чуть больше метра, тёмный проход. Как в средневековом замке. Сначала он шёл налево, потом поворачивал направо под прямым углом. В этом месте пройти нельзя было, а можно – только протиснуться, потому что именно тут стоял холодильник. Дверца его, если открыть её настежь, упиралась в противоположную стену, перегораживая проход. Просочившись дальше, вы оказывались в кухне. Она представляла собой что-то вроде аппендикса. Очень узкая, тесная, но довольно длинная: не комната, а тот же коридор, только пошире. Здесь стояла обширная газовая плита и над ней – газовая колонка. Слева раковина, когда-то белая, теперь грязно-серая, старая и ржавая. Потолок высокий, больше трёх с половиной метров. Никаких окон тут не было.
В конце аппендикса, справа, часть стены завешена тёмной и грязной полиэтиленовой плёнкой. Но и это не стенной шкаф, а туалет. Крошечный пятачок с унитазом, а над ним – на огромной высоте – душ. В полу – дырочки, чтобы уходила вода. Мыться приходилось, сидя на закрытом крышкой унитазе, потому что больше просто некуда было приткнуться.
Все эти чудеса Григорий Иосифович устроил не сам: он не был особо рукастым, не любил возиться с сантехникой. Просто тогда у него были деньги. Дом этот дореволюционной постройки. Квартира господская: она имела комнату для прислуги. Вот из этой комнаты для прислуги и получились кухня и туалет.
И на кухне, и в комнате всегда стоял полумрак, даже в самый яркий день. Оконные стёкла, не мытые со времён всемирного потопа, пропускали немного света. К тому же на окне висели занавес, тоже сто лет не стиранный, и плотные тёмно-бордовые шторы. Карниз проржавел: двигать их было трудно – и хозяин открывал их только наполовину.
Окно он не мыл не потому, что был нечистоплотен: просто не доходили руки. И мыть его трудно: оно находится почему-то очень высоко.
Пол комнаты, наоборот, – ниже уровня тротуара, поэтому из крошечного коридорчика между двумя дверьми в комнату ведёт одна-единственная, но довольно широкая деревянная ступенька. Она придаёт этому жилищу сходство с бункером или подвалом.
Под потолком висела гигантская, как в театре, люстра, но горела там только одна полудохлая лампа, светившая больным, желтоватым светом. Такой же коматозный свет давала и голая лампочка на стене над плитой в кухне.
В комнате было много разной мебели, очень старой. Встречались здесь вещи красивые, сделанные со вкусом. Большой стол у окна – дубовый, на гнутых ножках, но столешница вся в пятнах, лак во многих местах совсем стёрся. Посреди комнаты стоял ещё один, круглый, похожий на ломберный, столик. На нём всегда кучей навалены книги, журналы, газеты, какие-то рукописи. У правой стены – высокая металлическая пружинная кровать, вроде больничной: спинку её украшали четыре литые девичьи головки, то ли вакханок, то ли каких-то святых. За кроватью – массивный шкаф.
У другой стены – буфет, где не хватало доброй половины стёкол, а оставшиеся так присосались к дереву, что их уже невозможно было двигать. Посуды в этом буфете почти не было: там тоже лежали кипы каких-то бумаг. В одном месте взгляд наталкивался на ледоруб, кошки* и какие-то канаты, нелепо выглядевшие здесь. Над ними – серебряные и золотые кубки, рядом на бархатных подушечках – медали.
У самого входа в «аппендикс» стоял книжный шкаф, тоже старинный, с резными дверцами, а на нём – ещё пять или шесть книжных полок друг на друге, до самого потолка. И книжный шкаф, и полки забиты книгами, книги лежали стопками и на шкафу, и вокруг полок, и даже под шкафом.
Наконец, у стены, противоположной входу, располагалось громоздкое, высокое, с резными ножками, мутно-чёрного цвета пианино. На нём – гора нот, репродукция картины Айвазовского «Сотворение мира» (она стояла прямо на пианино) и менора (ритуальный еврейский семисвечник). Рядом – пять или шесть разнокалиберных стульев и тёмно-коричневое, укрытое пледом, кресло-качалка.
Пол деревянный, крашеный, из толстых досок: его покрывали многочисленные
