Один день что три осени - Лю Чжэньюнь
Хуа Эрнян отправлялась за шутками не днем, а по ночам.
Сама Хуа Эрнян была не из Яньцзиня. Она пришла в Яньцзинь издалека, преодолев все тягости пути, и прибыла она на переправу, чтобы дождаться одного человека. Этого человека звали Хуа Эрлан. Она ждала его уже больше трех тысяч лет, но Хуа Эрлан так и не приходил. Хуа Эрнян каждому объясняла, что договорилась с ним о встрече. Она знать не знала, нарушил ли Хуа Эрлан их договор, изменив ей, или же за три тысячи лет непрерывных войн и бедствий просто сгинул в пути. Устав стоять у переправы, она садилась у реки мыть ноги, и пока их мыла, приговаривала: «Ай да водица, только тебе и можно доверять, сказала придешь, и каждый день приходишь в назначенный час». Водица ей отвечала: «Эрнян, ты встречалась вчера не со мной, я появилась здесь лишь сегодня». Хуа Эрнян вздыхала: «Хорошо хоть река все та же, иначе мне бы некуда было идти». А водица ей отвечала: «Эрнян, раз вода не та, то и река изменилась». Завидев в небе вереницу диких гусей, Хуа Эрнян восклицала: «Ай да гуси, только вы и точны, в прошлом году улетали, а в этом вернулись в назначенный час». Гуси ей отвечали: «Эрнян, мы не те же самые гуси, прошлогодние гуси почили в южных краях». Прождав примерно до тех пор, когда на престол взошел сунский император Хуэйцзун[9], успев повидать нескольких журавлей-небожителей и нескольких золотых фазанов, Хуа Эрнян поняла, что все ее ожидание превратилось в анекдот, поэтому в ту же ночь неожиданно превратилась в гору, эту гору и назвали Ванланшань, что означало «Гора, ждущая жениха».
Это потом уже все поняли, что Хуа Эрнян – вовсе не девушка, а камень, который потом превратился в гору. Но у камня по идее должно быть и каменное сердце, кто же знал, что Хуа Эрнян податлива, словно вода. Эта податливость и сгубила Хуа Эрнян. С сунской поры до наших дней прошла еще тысяча лет. Благодаря тому, что три с лишним тысячи лет Хуа Эрнян скучала по любимому и не роптала, она стала бессмертной, и не просто бессмертной, а вечно молодой. Спустя три с лишним тысячелетия она по сей день остается такой же прелестной как в свои восемнадцать лет.
Некоторые поговаривают, что Хуа Эрнян не дождавшись любимого, умерла от слез, а когда воскресла, то возненавидела слезы так сильно, что стала являться людям во снах, чтобы послушать смешные истории.
Но не всем в этом мире дано шутить. Если Хуа Эрнян приходила к вам за смешной историей, а вы ее разочаровывали, не в силах рассмешить, то она вместо того, чтобы сердиться, просила посадить ее на спину и отнеси отведать чашечку острой похлебки. Но кому же под силу взвалить на себя гору? Стоило вам посадить себе на спину Хуа Эрнян, как та раздавливала вас насмерть. Другими словами, вы помирали из-за шутки. Если же вам удавалось рассмешить Хуа Эрнян, тогда она угощала вас хурмой из своей корзинки.
Как-то раз ей попался один соблазнитель, который оказался еще и мастером рассказывать анекдоты, он так сильно насмешил Хуа Эрнян, что та хохотала от всей души. Ну, посмеялись они, поели хурмы и, казалось бы, надо уже и прощаться, но тут зардевшаяся от смеха Хуа Эрнян стала еще краше и окончательно пленила шутника; этот повеса, поскольку все это происходило во сне, осмелел и принялся соблазнять Хуа Эрнян на непотребные делишки. Сотворить такое с камнем уже само по себе было анекдотом, Хуа Эрнян засмеялась, но смех смехом, а согласилась. Они освободились от одежд и едва придались утехам, как бедолага, не пережив нечеловеческого удовольствия, взял и откинулся. На следующее утро домашние нашли его совершенно голым, лежащим ничком на кровати и уже бездыханным; когда убрали тело, на простыне обнаружилось мокрое пятно; в больнице диагностировали, что никакого отношения к смерти сей инцидент не имеет, обычный инфаркт миокарда. Разумеется, это вовсе не означает, что у всех яньцзиньцев, у которых случился инфаркт, была связь с Хуа Эрнян. Некоторые инфаркты были инфарктами в чистом виде.
Другой сорвиголова, удачно рассказав шутку, насмешившую Хуа Эрнян, возьми и поинтересуйся: «Эрнян, вот вы всегда просите рассказать смешную историю, а могли бы вы сами рассказать что-то смешное?» Эрнян, которая, едва успокоившись от смеха, пребывала в благодушном настроении, ответила: «Могу, – и принялась рассказывать, – Недавно я переименовала свое пристанище. Еще с сунских времен оно называлось „Гора, ждущая жениха“, пора бы и поменять название». Тогда собеседник спросил: «И как вы его поменяли?» «Очень просто: „ждущая“ поменяла на „забывшая“. Я как истукан прождала его больше трех тысячелетий, пора бы и забыть этого ублюдка». «Тут вы, Хуа Эрнян, не правы, – ответил собеседник, – тот, кто постоянно твердит, что кого-то забыл, на самом деле хранит его в своем сердце». Но Хуа Эрнян в ответ лишь спросила: «Смешно?». Собеседник посмеялся. Потом Хуа Эрнян уже сама приставала со своей историей: «Ты меня рассмешил, а хочешь и я тебя рассмешу?» Все уже знали, что она будет рассказывать историю про «ждущую» и «забывшую», а потому вежливо отнекивались, мол, не смеем, Эрнян, вас утомлять.
Были и такие шутники, которые, долго не разглагольствуя, умели насмешить Хуа Эрнян всего лишь одной фразой. В таких случаях Хуа Эрнян, тая от восторга, выносила вердикт: «Талант», – и презентовала счастливцу целых две хурмы, а также на три года освобождала от шуток все его семейство. Но за три с лишним тысячи лет таких талантов нашлось не много.
Некоторые интересовались: «Хуа Эрнян, мир так огромен, к чему все время торчать в Яньцзине, хорошо бы куда-нибудь прогуляться».
Хуа Эрнян на это отвечала: «Запоздалый совет. Мир-то огромен, и я бы с удовольствием прогулялась, но покинуть Яньцзинь я могла лишь до тех пор, пока не превратилась в гору. А сейчас, уже став горой, как бы я не называлась, «ждущая» или «забывшая», меня уже не сдвинуть и не передвинуть, вот и приходится торчать в Яньцзине; я не то что бы не хочу покинуть Яньцзинь, у меня просто нет иного выхода; теперь я могу лишь стоять, ожидая или забывая весь мир.
Из-за опасности для жизни большинство яньцзиньцев, достигнув совершеннолетия, всегда держали про запас несколько шуток и перед сном несколько раз повторяли их про себя, чтобы быть во всеоружии. В этом кроются истоки яньцзиньского юмора. Если яньцзиньцы и ночью-то юморят, то
