Безликий - Мирон Варламов
– Что смотришь? – Грубо сказал мужчина своему единственному пассажиру, заметив на себя его пристальный взгляд.
Макс извинился и отвернулся к окну. За окном было темно и холодно; отдаляясь от центра города, реже встречались прохожие, но все больше попадались вереницы многоэтажных домов, освещенные окна которых завещали о кипящих в них человеческих жизнях. Макс думал о том, как живут в своих квартирах люди, чем они занимаются и что делают перед сном: в его памяти неожиданно воскресло давнее воспоминание из раннего детства. В нем он видел свою мать, высокую и красивую женщину, которая подходила к его детской кроватке и аккуратно, даже робко присаживалась рядом. Она сначала долго смотрела на него своими большими и карими глазами, в которых он видел глубокую печаль и несчастье, а потом начинала негромко, почти шепотом, петь детскую колыбель. Ее голос Макс никогда не сможет забыть – этот родной и чистый голос матери, который постоянно покидал его, превращаясь в бледный отпечаток прошлого. Последний раз он видел ее в детстве. И все, что осталось в его жизни от матери – это звучание ее грудного, мягкого сопрано, которым она шептала ему песню. Как бы Макс не старался вспомнить ее очертаний лица – он не мог, но точно помнил об ее необычайной красоте. Одно время Макс предпринимал попытки отыскать ее фотографии или какое-либо упоминание об ее жизни, но ничего не находил. Его мать не оставила после себя ни одного следа в этом мире, который мог бы напомнить ее сыну о том, что она когда-то существовала на этой земле, дышала тем же воздухом и пела ему колыбель перед сном. Макс часто вспоминал о своей матери и каждый раз чувствовал грусть от утраты.
– Убери портфель на пол: мешает смотреть в зеркало заднего вида. – Пробубнил водитель.
– Я не могу. – Ответил Макс. – Пол сырой и грязный.
– Какой чистюля. – Съязвил водитель, но заметно смягчился. – Что же ты набрал в свой ранец, что он почти половину салона занимает?
– Там много новых красок, кистей, материала для лепки и бутылка ацетона. – Смущенно ответил Макс.
– Зачем все это тебе? – Удивился водитель.
– Я занимаюсь лепкой скульптур. Мне нравятся человеческие лица. И ваше лицо меня сразу привлекло, поэтому я так долго смотрел на вас, когда сел в маршрутку.
– А что с моим лицом не так?
– Ваше лицо оно… в нем я вижу печаль и злость, и смирение, и доброту, которая скрыта за постоянной усталостью. Оно прекрасно.
– Ну, ты даешь! – Водитель издал нервный смешок и неосознанно ощупал рукой большой нос и впалые щеки. – Как описал меня… Мое лицо, раз на то пошло, самое обычное лицо: таких тысячи – куда не глянь. Все усталые, злые, грустные, но в то же время в каждом лице есть доброта. Знаешь, говорят, что мы добрые тогда, когда не злые. И, главное, в нас есть смирение – это ты верно подметил: кроме этого ничего не остается. Наверное, единственное, что отличает нас от других, так это покорность судьбе.
– Никогда не замечал в лицах покорность судьбе. Смирение – видно сразу, оно проявляется в отрешенном взгляде и равнодушии; кажется, что человека уже ничем не удивить; он, словно заведомо знает, что ко всему, даже самому удивительному и необычному, будет относиться как к данности и само собой разумеющемуся… – Озадаченно ответил Макс.
– Эх, ну ты загнул! А все-таки ты еще жизни не видел. Говорить о красоте ты умеешь, а знать ничего не знаешь о людях.
– Возможно, так и есть. – Сказал Макс.
– Но ничего; жизнь с тебя свое возьмет. Рано или поздно, придется начать разбираться в людях. И скажу одно: человеческая внешность обманчива, нельзя верить своим глазам – в них много от лукового, как говорит мой приятель.
Макс ничего не ответил. Ехали с минуту в молчании. Водитель закурил.
– Ты сказал, – начал водитель, – что ты лепкой занимаешься и все такое. А зачем тебе ацетон? Пьешь что ли? – Ухмыльнулся он.
– Нет. Мне он нужен, чтобы была возможность исправить помарки и недочеты, которые я, скорее всего, буду совершать при работе с цветом. Я никогда раньше не брал в руки кисти. Будет много технических ошибок. Не знаю, что из этого получиться.
– Теперь понятно. Серьезно подходишь к делу.
– Это дело всей моей жизни. – Ответил Макс.
– Много получается зарабатывать?
– Нисколько. Я не выставляю свои работы. Это личное.
– Вот те на! Как так? – Воскликнул водитель и ударил рукой по рулю.
В этом момент с противоположенной стороны перекрестка легковая машина, игнорируя красный свет светофора, с большой скоростью пролетела прямо перед маршруткой на другую часть дороги и продолжила движение, петляя и выравнивая свою траекторию. Водитель такси не ожидал, что на него выскочит машина и инстинктивно выкрутил руль сначала вправо, потом влево, избегая столкновения, от чего газель накренилась, и, не удержав сцепление с дорогой, несколько раз перевернулась.
К маршрутному такси сразу подбежали вовремя оказавшиеся рядом люди, которых не должно было быть рядом в такое время и в таком месте, но они были и только потому, что их кампании не хватило выпивки на вечер, а продавали алкоголь только в одной палатке в этом районе. Одни вытащили растерянного водителя, из головы которого сочилась бордовая кровь и его растерянные глаза метались от одного лица к другому, словно спрашивая, что произошло; оставшиеся – подлетели к другому пассажиру. С Максом все было намного плачевнее. В то время, когда машина потеряла равновесие, его портфель ударился о потолок и находившаяся внутри стеклянная бутылка ацетона разбилась. И, быть может, все бы обошлось, если бы Макс перед самой аварией не открыл портфель, чтобы достать ключи от квартиры. Поэтому содержимое бутылки не впиталось в водостойкую ткань портфеля, а мгновенно окропило все его лицо и грудь, и даже в этом случае все могло бы оказаться благополучно, если бы не наполовину выкуренная сигарета водителя маршрутного такси, искра которой подожгла гремучую смесь.
Лицо Макса вспыхнуло моментально. Он с истошным воплем вылетел из салона; его тело извивалось от боли, и языки пламени начали расползаться, как змеи, по всему телу. Остается загадкой, что произошло бы дальше, если бы у одного мужчины из этой компании не нашлось под рукой пятилитровой баклажки с водой, которую он достал из машины, чтобы утолить утреннюю жажду,
