Выжить без зеркала. Сборник новелл - Анна Лощилова
На сорок первый день к Ане в палату вошла Ирина Васильевна. Намного раньше чем обычно, ещё не завтракали.
– После обеда приедет твой брат, подпишите все бумаги и получишь выписку. В течении трёх дней нужно будет встать на учёт к психиатру. Первое время так.
И вышла. Царица Ирина. Кого теперь качали на руках? Серая масса, красные рамочки. Великолепный близнец, твоя сестра скинула твою фотографию со стены почета, и она уже даже не горит в огне. Она тлеет.
PS
Только Аня не узнала и вряд ли узнает, что на следующий день, после того как за обедом она, вместо того, чтобы рассказывать продолжение истории, шепнула “это точка, конец, меня выписывают” Настасью нашли мертвой в её кровати. Всего одно ранение исписанным стержнем ручки точно в артерию, без зеркала. И кипу исписанных по полям кроссвордов…
В дверь колотят. Дубасят как не в себя. А эта женщина – из рода Плешивых, по их женщинам всегда все мужики сходили с ума, что приводило к рождению и формированию в селе не только здоровой любви и крепких семейных ценностей, но и масштабных катастроф на фоне безрассудной страсти. Область ягодичных мышц у них была мощная и рабочая. И толкала мужскую часть населения на совершенно сумасшедшие поступки.
Это её батя говорит, головой качает, мол послал же бог испытание, а ничего не поделаешь, назад не вернёшь, а если вернёшь, себя потеряешь, а это считай мгновенная смерть вот и выбирай.
И зашагал. Руки в рукава засунул. Левую в правое, а правое наоборот, поглаживает рука руку, воздух в рукавах циркулирует, живет, и миру рассказывает шепотом эх Людка боль моя душа Людмила.
А что это значит, не говорит, говорит только эх Людка боль моя душа Людмила
Вскоре стало понятно, что у старика ответов просить дело заведомо проигрышное, а Людмила ничего не объясняет, визжит, Вано, говорит, убьёт меня нахер, зарежет, без ножа зарежет.
А Вано раскраснелся, дверь ломает, выходи, говорит, Людмила, я жить без тебя не могу, значит, тебе придётся со мной жить, а не пойдёшь, вообще не будешь жить. Я не могу и ты не будешь.
В руке шашку держит и булыжник. Шашку с ковра снял, булыжник уже у ворот поднял, Людмила, подзови Геннадия, я с ним дипломатически вопрос решать буду, и не визжи, я ведь люблю тебя огнём горю.
Геннадий дверь открывает, Вано на него летит ако ястреб с оголенной шашкой и в самое солнечное сплетение ему норовит вонзить. Но ломается сталь о грудь могучую старика.
“Интересно девки пляшут”, – только в задумчивости и смог произнести Вано.
А про камень свой забыл.
“Ты про камень то свой забыл”, – говорил Геннадий.
“Не забыл, – врет Вано и не краснеет, – это я к нему Людмилку привяжу и в пруд кину, если со мной не пойдёт”.
“Не пойдёт! Бросай свой камень, да прямо в голову”, – закричала Людмила истошно, но быстро притихла.
Вано в слезу возлюбленной своей заглянул, и у самого к горлу подкатило. Горько.
Он за руку её взял и прошептал:
“Душа моя, голову разбивать я тебе не буду. Я тебе этот скалы кусок на шею привяжу и в пруд брошу. А сам застрелюсь. Поэтому иди неси шмайсер да с отцом прощайся. А я тебя тут ждать буду”.
И облокотился о косяк дверной.
Людмила шмайсер передаёт Вано и рассказывает:
“Так Геннадий сказал, что шмайсер тогда выстрелит, когда там будет патрон из соли и сахара заложен. Я и заложила, чтобы ты один на белом свете не остался ходить, когда я с концами утону”.
Вано аж присел и говорит:
“Утица моя, голубушка, так ты любишь меня что ли?”
“Люблю, любимый! Люблю! Но с тобой все равно не пойду капец ты меня обидел”.
Загрустил снова Вано, не хочет Людмилу топить.
Идёт, голову повесил, а сам думает-думает-и-придумал!
Остановился резко, привлёк к груди мохнатой возлюбленную – к самому сердцу:
“Иди, Людмила, домой, я все придумал”.
Раз я жить без тебя не могу, я без тебя застрелюсь. Один!
А у Людмилы лицо все пятнами покрылось нет говорит я тебе одному уметь не дам.
А тот – дашь!
Не дам!
“Дашь, – говорит, – и мозги мне, дорогая, не кушай”.
А Вано шмайсер вверх дулом держит, на изводе, и быстренько нажала на курок Людмила.
“Не хило, – Вано говорит, – да это, спасибо небесам, не последний патрон из сахара и соли на планете Земля”.
Но Вано ошибался, Людмила ему про это рассказывает, а у самой сердце все сильнее и сильнее скукоживается.
Вано за голову – что делать без патрона? Камень из рук Людмилы вырывает и за пазуху кладёт, и бросается в пруд.
Людмила снова орать! Но недолго орала – Вано вылезает и признаётся:
“Я камень уронил, он без меня на корм рыбам ушёл, а я вот к тебе”.
Шашки нет, камня нет, шмайсер есть, но без патрона, да и шмайсера нет, Людмила признаётся, а зачем он нужен, я его выбросила.
И тут Вано:
“Значит, мне ещё жить, а жить без тебя я не могу. Вот это во времена Софокла и звалось трагедией. Баста – конфликт неразрешим – глубже смерти небытие”.
Людмила в ответ ничего не говорит. Людмила думает. Так они сидят.
И тут – опа – признаки жизни от Плешивых; повод – всплывший из забытья факт наличия трёх бутербродов с докторской колбасой в закромах вместительного бюстгальтера.
Вано второй доедает, Людмила первый жуёт, по-маленьку откусывает.
“Ты так хоть вкус чувствуешь, милая моя?” – спрашивает Вано и в глаза заглядывает.
“Друг мой, так если я тебя люблю, а ты меня, а друг без друга мы ни жить, ни умереть, так может вместе пойдём?”
Говорит это Людмилка, а над ней венец мудрости сияет. Вано ей руку протянул, и в землю смотрит. Чувствует, к ладони тепло и нежность котёночком слепым свернулось.
И идут уже, болтают, Геннадий из окна их увидел, слава, говорит, вселенной, она не навредит, она любовь уважает, и уважение любит.
Знаешь, – говорит Вано, – а я так рад, что мы с тобой идём, хоть и непонятно куда.
Умер. Да здравствует король!здесь за гаражами возле ржавых баковБоже! наконец-то… Господи! мы одни…кирпичи и камни битые бутылки —прекрасная природа и поле для любвиНа Виктора налетел мускусный траурный запах: после смерти Леночки зеркала завесили худой черной тканью, переставили мебель: раздвинули пространство, чтобы поставить гроб. Все остальное оставили так, как было при жизни покойницы: говорят, так нужно для успокоения души.
Обойдя все комнаты, удостоверившись, что в квартире по-прежнему уютно, несмотря на похоронную атмосферу, Виктор сел за круглый стол, заботливо накрытый желтой скатертью в мелкий цветочек, и облегченно вздохнул. Его вдруг обволокла тихая бытовая радость
