Выжить без зеркала. Сборник новелл - Анна Лощилова
В столовой столы. За каждым сидели по пять человек, Аня проследовала за старшими соседками по палате. Женщины в фланелевых халатах дробили ложками холодные сосиски.
Веселая тетка с шутливой суровостью снова толкнула Аню:
– Сосиску бери, сейчас какая-нибудь неадекватная заберёт, без завтрака останешься.
– Я вегетарианка.
– В смысле, мясо не ешь? – тетка явно была удивлена, – Вчера уплетала за обе щеки.
– Ещё бы, вчера котлетосы были – огонь.
Аня вздрогнула. Это был голос умирающего человека. Абсолютно точно, это последние слова ещё живого, но совсем недолго, человека.
Её звали Настасья. Она была единственной, кому разрешали держать у себя расческу. Расческу для длинных, до пояса, черных, переливающихся на свету густых волос. Расческу. В отделении, где еда была холодная, где есть разрешали только тупыми алюминиевыми ложками, где разрешали душ раз в неделю и следили за тобой, пока ты моешься, где не было ни одного зеркала. Ей позволили хранить в прикроватной тумбочке расческу для своих шелковистых волос.
Сейчас они были стянуты в хвост.
– Котлетосы – огонь. А макароны. Это ужас. Могли бы и с пюрехой. Макароны – это же авокадо для бедных.
Настасья была высокой и очень крепкой. Тело амазонки, если бы им не завладела всепоглощающая апатичная слабость. Сколько она уже здесь? Она быстро поедала содержимое тарелки, закатав рукава. На запястье начиналась глубокая, проложенная лезвием дорожка и уходила дальше по предплечью.
Судя по шраму, ране было недель 7–8. Судя по тому, что она была жива, её доставили в больницу сразу же после нанесения.
После завтрака Аня чуть остановилась у входа в палату:
– Настасья!
Умирающая смотрела на Аню умоляюще, только о чем?
– Ты уже сколько здесь?
– Не помню. Месяца два, может.
Сил оставалось ровно столько, чтобы дойти до кровати. Покачивало и жутко хотелось есть. В палату, двери в которую никогда не закрывались заглянула медсестра. Та самая, которая радушной капельницей встретила Аню:
– В порядок себя приведите. Сейчас осмотр будет.
Гром веселой тетки с ласковой грубостью укладывал Аню:
– Поспи! Девочка, засыпай, когда Ирина Витальевна придёт, мы тебя разбудим.
Гром веселой тетки будил:
– Вставай, спящая красавица! Завтрак проспишь.
Какой завтрак. Должен же был быть осмотр. Какой завтрак, он ведь был только что!
Тетка предугадала ход мыслей, толкавшихся в Аниной голове.
– Ирина Витальевна сказала тебя не будить. Сказала, недельку тут полежишь, восстановишься, прокапают тебя и выйдешь.
Слава богу! Все стало понятно.
– Мне также говорили. Уже восьмую недельку прокапывают, – Настасья расчесывала свои длинные волосы. – Ты спрашивала вчера, сколько я здесь. Я вот посчитала, восемь недель завтра будет.
Аня села на кровать к Настасье:
– Надо сообщить брату моему. Родители у меня из глубинки, их в Москве нет, да и не помогут ничем. Здесь брат, с ним надо связаться.
– Не надо. Тебя не спасут. Все, что они знают о тебе, они используют. Думаешь, ты на дне сейчас? – Настасья схватила и крепко сжала руку Ани, которой та упиралась о кровать: пошатнулась.
– А я уже на дне.
Весь завтрак Аня ждала возможности снова поговорить с Настасьей. Халаты в цветочек, алюминиевые ложки, сосиски. Измученная амазонка поплелась чистить зубы. Аня за ней.
– А зубы чистить тоже без зеркала?
Настасья сплюнула в начищенную раковину сгусток зубной пасты.
– Хочешь выжить? Будешь выживать без зеркала, придётся забыть отражение. Выживать придётся одной, надо забыть братьев, сватьев и всех остальных. Моя сестра приезжала сюда первые дни. Говорила, подожди, скоро домой поедем, только убедятся врачи, что можно тебя без надзора оставлять, что ты здорова. А сама с каждым днём убеждалась только, что я больна.
– Это она её убедила?
– Нет, это она сделала из меня больную. А теперь давай считать твои дни. Сегодня четвёртый.
Аня выскочила из палаты. В коридоре дежурные за массивным столом. На столе тонна бумаг и телефон. Когда её привели сюда в пятницу, четыре дня назад она видела, кто-то в фланелевом халате говорил по телефону, ей разрешили сесть на табуретку сбоку и набрать номер. Значит, могут разрешить и Ане.
Из-за стола поднялась сухая самопоедающаяся старушка:
– Вернись в палату. У тебя нет разрешения на прогулку по коридору.
– Мне нужно позвонить!
– Разрешение на звонки даёт только Ирина Витальевна.
– Позовите её!
Аня снова лежала на кровати, руку зафиксировали, чтобы с капельницей не было проблем.
В старушке не было злости, старушка только самоуничтожалась, и сил ни на какие другие эмоции не было. Она попыталась не быть грубой.
– Ирина Витальевна будет только на следующей неделе. Ты телефон – то помнишь? Она придёт, даст разрешение, а я не могу, я не врач.
Надо вспомнить номер телефона брата. Номер, который Аня набирала всего раз в жизни, чтобы записать.
Можно и не вспоминать – через неделю её и так выпустят. Уже даже меньше, до пятницы осталось всего ничего. Точно выпустят, её ведь не за что здесь держать. Прокапают и выпустят, а номер буду вспоминать не из-за необходимости. А чтобы чем-нибудь себя занять. Не все же спать.
В коридоре звон. Приглушённый голос старушки: «Алё. Сейчас буду». Поднялась на своих ногах-костылях. Открыла дверь столовой, нырнула туда. Это не баржа, она сухая, не тонет, но и не плывет.
Столовая – проходная комната в здании клиники, чуть дальше кабинеты: врач, главврач, психолог.
Главврач. Ирина Витальевна. Стук в дверь. Тишина. Снова: тук-тук.
Секунду.
– Войдите.
Ирина Витальевна сидела слегка, развалившись…
2. Ирина Витальевна
Ирина Витальевна сидела в кресле, позволив себе развалиться ровно настолько, насколько она при этом не теряла грации женщины, обладающей властью. Настоящей, а не властью гардеробщицы, хватающейся за любую возможность ее продемонстрировать.
Ирина! Ирина была хороша, немного до сорока, но пока ещё не. Крепкие мускулистые икры – выше облегающая черная юбка. Белый локон спустился на плечо из прически.
Она знала, что редкий мужчина осмелится к ней подойти, хотя многим и хотелось. Знала, потому что годами строила этот образ ядовитого алого цветочка.
Ирина была хороша и подразбита. Насчёт Ани она не ошиблась. Одна из тех, кто ничего из себя не представляет, из тех, кто никогда не был лучше хоть кого-нибудь, хоть в чем-то.
Но такие всегда отличались.
И, если честно, едва ли уместно так обобщать. Аня была вторым таким человеком из тех, что встречала Ирина. Хотя уже девятнадцатый год шли ее поиски, начавшиеся сразу после смерти первого.
Лет двадцать назад никто не узнал бы в Иришке, пухленькой девочке с дефектом речи – проблемы со свистящими – этого рокового комиссара, разлегшегося в кресле белой кожи. Девочка в тени своего брата близнеца.
Такого же пухленького.
Начальная школа. Он – лучший. Так никто не читает, никому так не даётся таблица умножения. У него феноменальная память. Олимпиады школьников, конкурсы рассказов, праздники чести. Всюду он.
Иришка выбивается из сил, хотя бы не выглядеть глупо рядом с ним, Иришка учится на пятерки, Иришка добивается участия в олимпиадах, даже выходит на призовой уровень, конференция, публикация в сборнике, доклад
