Борис Губер - Сыновья (Начало повести)
Андрей решительно шагнул к перилам. Все на миг умолкли, повернувшись к нему. Он неожиданно почувствовал прилив смущения, робости; сегодняшняя затея снова показалась глупой и дикой. Но он превозмог себя.
- Здравствуйте, товарищ Баркова, - развязно поздоровался он.
Вера Михайловна приподняла свою повязанную белой косынкой голову. Удивление, недоумение, испуг - поочередно пробежали по ее худощавому лицу, она даже приоткрыла свой большой рот, как бы собираясь ахнуть, но не ахнула, кивнула головой и, отвернувшись в сторону, сказала:
- "Воскресенья" нет, занято. Чем заменить?
Андрей понял, что она не ответила ему, и настойчивость его сразу возросла.
- Послушайте, товарищ Баркова, - произнес он с вызовом, будто та ему что-то пообещала и теперь не исполняет своего обещания, - когда же вы освободитесь?
Вера Михайловна глянула на него широко распахнувшимися глазами; над удивлением ее явно преобладала досада. Она хотела уже ответить и, возможно, сказала бы что-нибудь резкое, но откуда-то со стороны прозвучало:
- А вы бы, гражданин, лучше не мешали работать.
- Да и папироску бы бросили, - добавил еще кто-то.
Это смягчило ее.
- Погодите минутку, - сказала она примирительно, - мне нужно прежде всего отпустить товарищей.
Андрей молча пожал плечами. Чувствуя, как жарко приливает кровь к щекам, и изо всех сил стараясь выглядеть независимым, он пошел обратно к дверям. Со звенящей головой присел он к столику, у которого останавливался недавно, и уставился в доску: уйти совсем он не мог, это было бы слишком позорно.
На него не обращали внимания... И постепенно все происшедшее в читальне стало казаться не таким уже страшным и значительным. "Ерунда, - подумал Андрей, - конечно, ей неловко было при посторонних"... Черные между тем, несмотря на то, что Андрей несколько минут назад 1000 находил их положение хорошим, безнадежно проигрывали... Наконец, бывший на их стороне старичок чисто выбритый, розовый с малиновыми прожилками на щеках - сдался. Он аккуратно положил своего короля плашмя и встал.
- Молодец, Ваня! - воскликнул он, протягивая через стол тупую бурую руку, - спасибо, облапошил дурака.
- Да куда ты торопишься? - с сожалением удержал его руку Ваня, пожилой, в глухо застегнутой кожаной куртке, с крупными рябинами на лице. - Одну только партию и сыграли...
- Нельзя, - ответил старичок, - мне на дежурство скоро итти...
Андрею - после нелепого сегодняшнего дня, после встречи с братом и отцом, после стыда, пережитого только что, - сразу, - словно в этом было спасенье от непереносимого груза спутанных мыслей и чувств, заполнивших его голову, неудержимо захотелось играть.
- Может быть, вы со мной сыграете? - предложил он.
Ваня согласился охотно. Андрей принялся устанавливать фигуры, почти свирепо предвкушая выигрыш и не сомневаясь в нем.
Ему достались белые, и он щегольски начал рискованный гамбит.
Очень поверхностно зная теорию и заучив только первые ходы партии, Андрей всегда (с малознакомыми противниками особенно) брался за самые необычные дебюты, думая этим внушить к себе почтение, - и в большинстве случаев проигрывал.
Так случилось и сейчас. Партнер не принял гамбита и ферзем объявил шах. Это озадачило, озлило Андрея, - он ошибся в защите, положение его в пять-шесть ходов стало плачевным, и интерес к игре пропал. Для реванша, попрежнему желая быть оригинальным, он выбрал сицилианскую партию, которая тоже не задалась.
Ваня играл сосредоточенно, долго обдумывая каждый ход. И это и все остальное в нем, - вплоть до куртки, крепко пропахшей чем-то, как будто керосином, - раздражало Андрея. Ему стало скучно, досадно, что он впутался в игру. Все чаще оглядывался он на дверь библиотеки, ожидая, что оттуда вот-вот появится Вера Михайловна, и все же прозевал ее: Вера Михайловна в пальто и шляпке прошла мимо.
Она уже спускалась по лестнице, когда Андрей, наспех распрощавшись с партнером, догнал ее. Спокойно подала она Андрею руку и, будто ничего между ними не случилось, спросила:
- Выиграли?
Андрей задохнулся от злобы, хлынувшей вдруг на него.
- Нет, проиграл! - грубо крикнул он, ненавидя и ее и себя - себя за все, что сделал сегодня.
Внизу, в вестибюле, и без того тесном, было полно людей - только что окончился сеанс, и зрители стремились поскорее выйти на улицу. Пришлось остановиться и ждать, пока станет свободней. Вынужденная остановка эта распалила Андрея еще пуще, его страстно потянуло домой, как можно скорее... Он угрюмо нетерпеливо молчал, заложивши руки в карманы пиджака.
Вера Михайловна, очевидно, ничего не понимала.
- Что с вами? - спросила она.
- Зубы болят, - вызывающе ответил он.
- Но при чем же тут я? - Вера Михайловна улыбнулась. - Ведь я не зубной врач.
Это походило на издевательство! Однако Андрей сдержался.
- Я вас ни в чем и не виню, - сказал он.
- Да?
- Да.
Оба умолкли. Вера Михайловна отвернулась в сторону... Мгновенная спазма сдавила горло Андрея. Ну, для чего, спрашивается, он тащился сюда, затем он торчит здесь и выслушивает ее насмешки?
- Конечно, - начал он сдавленным голосом, и слепая злость его все возрастала, - конечно... Мне не в чем обвинять вас. Я сам виноват... Но все же я не ждал, что вы зовете меня для того, чтобы потом - выгнать.
Вера Михайловна быстро обернулась, приоткрыла рот, как бы собираясь ахнуть, но не ахнула, а густо-густо закраснелась:
- Ну что вы, право! - воскликнула она, кладя свою легкую ладонь на рукав Андрея пониже локтя и вскидывая к нему беспомощные от смущения глаза: Честное слово, я очень рада, что вы пришли... Но только, право же, я сама вас не звала, - я никогда даже не думала, что вы придете...
В глазах ее было смущение, просьба, и были они простые и теплые, как у ребенка. И Андрея убила эта детская простота!.. Всю силу сегодняшней жалости своей он перенес на нее. "Боже мой, как глупо", - подумал он и, вместо слов, взял ее под руку. 1000 .. Путь тем временем освободился. Они вышли на улицу, и их встретило безветреное уличное тепло да спутанный рокот уже ночного города.
- Вы сейчас домой? - осторожно спросил Андрей.
- Да, домой. Проводите меня немножко... Ладно?
В этом "ладно" наивно смешивалась просьба, желание загладить какую-то свою вину и полная готовность к отказу. "Вот дура-то, - нежно и радостно подумал Андрей, - ну, ничегошеньки не понимает". И, шагая рядом с нею, заботливо стараясь ладить с ее походкой, сказал:
- Простите меня... Я говорил не то, что думал.
Глава пятая
С тех пор, как приехал отец, прошло дней десять.
За это время Петя, не без труда, устроил отца в больницу. Он неумеренно пылко раскаивался в том, что мало помогал родителям и, говоря об этом с Андреем, держал себя так, словно и от него ожидал того же. Хлопотал он об отце много, суетливо, и Андрею суетливость эта порой казалась ненужной - сам он почти не принимал участия в хлопотах и навестил отца, пока тот лежал у Пети, всего два раза.
В Москве крепла, мужала сухая и жаркая весна.
Уже поливали улицы. Дворники, волоча за собой длинные шланги, унизанные деревянными четками, веселой трескучей струей гнали с тротуаров прохожих, по площадям разъезжали зеленые автомобили-цистерны, подобные сеялкам, сеющим воду. Между булыжниками мостовой или в выбоинах тротуаров лужицами застаивалась вода, в ней отражалось небо, и лужицы становились голубыми, скрашивая серую однообразность асфальта и камня. Уже появились мороженщики, плотно засевшие в своих полосатых киосках, а на бульвары выносили грудных младенцев, завернутых в одну пеленку... Клен, что поднимал со двора к окну Андрея свою круглую голову, еще недавно едва оперялся, а сейчас он становился уже пышным, и листва его начинала сизо темнеть. Просыпаясь, Андрей неизменно каждое утро видел эту пышную, густую листву и над нею удивительную дымную синь. Видеть это бывало невыразимо приятно: просто и чисто становилось на душе, как в ожидании небывалого счастья, и можно было просто смотреть, ни о чем не думая, забывая и об отце и о Вере Михайловне...
А забывать о них с каждым днем становилось все труднее. И отец, и Вера Михайловна прочно вошли в Андрееву жизнь, создав в ней путаницу, неясность, смятение. То, что еще недавно выглядело простым, безжалостно раз навсегда осужденным и потому безопасно далеким, - неожиданно, против воли, приблизилось, сказывалось настойчиво и болезненно в каждой мелочи... И это пугало Андрея - особенно насильственно возникшая, все крепнувшая связь с отцом и братом, обрезать которую он оказывался бессильным.
До сих пор этого не случалось: Андрей всегда умел справляться с собою, подчинить свои поступки тому, что он находил нужным. В самом начале революции, вступив в партию, он резко порвал все сношения с родителями, с прежней своей богатой помещичьей семьей. Он знал, что родители перебрались в жалкий степной городок, но как и чем они живут - его не интересовало; вернее, он решил, что это не может и не должно его интересовать, потому что это относится к его прошлому; на прошлое же свое Андрей приучил себя смотреть как на нечто глубоко враждебное, в чем он, правда, не виноват, но о чем нельзя думать и вспоминать без отвращения.
