Семен Бытовой - Багульник

- Этот приступ третий... - вслух подумала Ольга. - И, кажется, нехороший.

Во время пальпации больная страдальчески закрывала глаза, прикусывала губы, старалась пересилить боль. Но стоило доктору резко отнять руку от живота, как Мария Никифоровна вскрикнула, заметалась, лицо ее густо покрылось потом.

- Еще минуточку потерпите, - успокаивала ее Ольга Игнатьевна и, вставая, обратилась к медсестре: - Что ж, Фрося, картина, по-моему ясная...

- Что ясно тебе?

- Ясная картина диффузного гнойного перитонита на почве прободного аппендицита...

- Будем оперировать? - спросила Ефросинья Ивановна и, не дождавшись ответа, выбежала из палаты.

Оставшись с больной, Ольга подумала: операция потребует таких знаний и опыта, которых у нее, к сожалению, еще нет. Прошло без малого полтора года после окончания института; семь месяцев она работала в Турнине, в районной больнице, где несколько раз ассистировала при операциях старому хирургу Аркадию Осиповичу Окуневу, Когда она получила назначение в Агур, Окунев говорил:

- Поезжай, девочка моя! Там неплохая больничка. Мой друг и коллега, Александр Петрович, отлично поставил дело. Возможно, за время его отсутствия она пришла в запустение, так ты с новыми силами поправь, где не так. А орочи, скажу тебе, чудесный народ.

На станции, когда вместе со своей женой Лидией Федоровной провожал Ольгу, пообещал:

- Если на первых порах столкнешься с серьезным случаем, не стесняйся, сразу же и звони. Приеду, помогу! Только, пожалуйста, не теряйся, будь посмелее! Было и у меня здесь на первых порах всякое... - И, прощаясь, крикнул по-орочски: - Пэдэм нэйво! Счастливого пути!

Супруги Окуневы были очень добрые и отзывчивые люди. Но когда старый доктор стоял около операционного стола, он весь преображался, словно его подменяли, узкое лицо его с короткой седенькой бородкой делалось суровым, замкнутым, глаза - колючими, злыми. И не приведи бог ассистенту или хирургической сестре замешкаться хоть на одну секунду.

- Черт побери, у вас глиняные руки! - закричал он однажды на Ольгу, когда она, как показалось Окуневу, не так быстро подала ему зажим. - Ну куда же вы годитесь с такими глупыми руками, честное слово! - И вдобавок ко всему, заметив у нее золотое колечко с красным камешком, рассвирепел: Разве вас не учили в институте, что на хирургию нельзя приходить с амулетами! Сейчас же выйдите из операционной, снимите кольцо и снова вымойте руки!

Покраснев от стыда, Ольга выбежала в предоперационную, быстро стянула с пальца колечко, бросила его на стол, кинулась к умывальнику. Пересилив волнение, она с трудом выстояла эти два часа, пока длилась операция. А когда перевезли больного в палату, вышла в сени и разрыдалась.

- Кажется, девочка, я накричал на тебя? - виноватым голосом сказал доктор Окунев, подойдя к ней. - Вот видишь, к старости стал ворчуном. А ведь ты неплохо ассистировала.

- Простите меня, Аркадий Осипович, больше этого не случится, - сквозь слезы залепетала Ольга.

...И вот она столкнулась с серьезным случаем. Медлить с операцией нельзя, взять на себя ответственность за жизнь больной - страшно. И, вспомнив обещание Аркадия Осиповича, кинулась к телефону. Линия была занята. Кто-то "по срочному" разговаривал с Москвой. На Ольгины просьбы соединить ее с Турнином телефонистка раздраженно отвечала: "Обождите, гражданка!" Когда ей наконец дали Турнин, оказалось, что Окунева нет на месте. Дежурившая в больнице сестра сказала, что "старик" еще с вечера уехал в тайгу.

- Опять, кажется, кого-то задрал шатун!

Ольга медленно положила трубку и с минуту постояла в нерешительности. Потом подошла к окну, приподняла краешек занавески: люди на улице терпеливо ждали - одни сидели на крыльце, другие толпились под окном, третьи разместились прямо на снегу, вытянув ноги в меховых торбасах.

"Нет, они скоро не разойдутся, - с тревогой подумала Ольга. - Они ждут, пока я или Ефросинья Ивановна не выйдем к ним и не скажем, что с Марией Никифоровной все хорошо!"

Ольга понимала, что эта ночь может стать решающей в ее жизни. Если Мария не будет спасена, это убьет у людей веру в нового доктора.

- Не знаем, конечно, как у тебя дело пойдет, мамка, - заявил ей недавно старый охотник Андрей Мулинка, без всякого повода зашедший в больницу. - Однако от Александра Петровича любая, знаешь, болезнь, как сохатый от ружья, убегала...

Этот же Мулинка рассказал, что, когда Александр Петрович собрался уезжать из Агура, орочи пришли к нему домой, расселись на полу, задымили трубками и долго уговаривали его не уезжать. Они не поверили ему, когда он сказал, что уезжает не по своей доброй воле, а из-за тяжелой сердечной болезни, которую нажил за многие годы на Севере.

"Так ты, Александр Петрович, лечи свое сердце, - посоветовал Мулинка. - Как же так получается - нас лечил, а себя почему-то не можешь!"

После его отъезда Агур долгое время был без врача. Больным приходилось обращаться в Турнин, за тридцать километров. И вот в поселке появилась Ольга. Стройная, худенькая, с живыми ласковыми глазами, она сразу вызвала среди орочей кривотолки. Женщины были довольны ее приездом. Мужчины, особенно старики, наоборот, хмурились, считая, видимо, что по молодости лет она вряд ли сможет заменить Александра Петровича, который, бывало, и на охоту с ними ходил, и на рыбалку, и стаканчик вина любил выпить...

Правда, никто открыто не высказывал своих сомнений. Встречая Ольгу на улице или заходя в больницу, орочи приветливо здоровались с ней, справлялись, хорошо ли она живет, не нужно ли ей чего-нибудь. А некоторые тайком, чтобы доктор не видела, оставляли в сенях кусок сохатины или свежего тайменя.

Все, в общем, шло нормально до тех пор, пока не привезли из Онгохты, почти уже в безнадежном состоянии, Марию Никифоровну Хутунку. Род Хутунка насчитывал около тридцати человек, и почти все жили в Агуре; вот они и собрались, сородичи, возле больницы, а с ними и соседи...

- Что будем делать, Фросечка? - спросила Ольга. - Аркадия Осиповича на месте не оказалось, а ждать нам нельзя...

- И не надо тебе ждать! - решительно сказала сестра. - Сама видишь, как худо ей, Марии. Это тебе сперва немного страшновато, а как начнешь оно и пойдет. А я, конечно, помогу тебе. Я десять зим помогала Александру Петровичу, ничего, ни разу не ругал меня. Давай, мамка, оперируй. Свечей у нас много, штук тридцать наверно. И лампу большую приготовила, слила в нее весь, какой был, керосин.

Обычно до скупости расчетливая, на этот раз Фрося так расщедрилась, что расставила свечи по всей операционной: на подоконнике, на тумбочке, на стеклянном шкафчике с медикаментами, и даже на табуретках, придвинув их к операционному столу.

- Думаю, хватит тебе?

Хотя света и не очень хватало, Ольга с благодарностью посмотрела на Фросю Ивановну.

2

Был уже двенадцатый час ночи, когда, шатаясь от усталости и пережитого волнения, Ольга прошла в сени, прислонилась в полумраке к стене и в какой-то отрешенности простояла несколько минут. Вдруг она вспомнила, что на улице ожидают люди, схватила с вешалки полушубок, накинула на плечи и вышла на крыльцо.

- Ну вот и мамка-доктор! - встретила ее радостным возгласом старая орочка в стеганом халате до колен и с трубкой в зубах. - Тихо, она говорить будет!

- Друзья мои, - сказала Ольга, кутая меховым воротником шею. - У Марии Никифоровны оказался перитонит. Это очень опасная болезнь перитонит. Если бы ее привезли в больницу прошлой зимой после первых приступов, ей легче было бы помочь. А нынче все у нее осложнилось. Но мы с Фросей Ивановной сделали все возможное...

- Прошлой зимой Александр Петрович был! - раздался глуховатый голос Анисима Хутунки, брата Марии Никифоровны. - Его большой доктор был, Александр Петрович!

Ольга спокойно продолжала:

- Конечно, Александр Петрович старый, опытный врач. Но бывают случаи, когда и опытные врачи не в силах помочь больному, если болезнь слишком запущена. - И негромко прибавила: - Будем надеяться!

В это время на крыльцо вышла Фрося Ивановна, маленькая, сухонькая, очень подвижная, в меховом жилете, надетом поверх белого халата, и в белой шапочке, слегка надвинутой на лоб.

- Хватит толкаться тут! Идите спать. Доктору тоже отдохнуть нужно! сказала она сердито и почему-то заслонила Ольгу, хотя никто не пытался подойти к ней близко. - Ну как не стыдно, честное слово, как не стыдно!

Люди стали медленно расходиться.

Больше двух часов просидела Ольга у постели Марии, потом, оставив в палате Фросю, ушла к себе в комнату, легла, не раздеваясь, на кушетку, заранее зная, что не заснет. Ей хотелось побыть одной, подумать, все ли она сделала как нужно, но не могла сосредоточиться. Она ждала, что в любую минуту сестра может позвать ее. Мучительнее всего было это беспокойное ожидание, и, чтобы как-нибудь заглушить его, закурила. Вспомнила, как однажды Аркадий Осипович, застав ее на дежурстве с папиросой, сказал со злой иронией: "Манерничаете, портите свою красоту". Ольге стало стыдно. Обжигая пальцы, она смяла окурок и дала себе слово не курить. Но, приехав в Агур и живя в одиночестве, снова пристрастилась к курению. Сперва исподволь, потом открыто, никого, впрочем, этим не удивляя, - в Агуре почти все орочки курили трубки, и это считалось в порядке вещей.