Виталий Макаренко - Мой брат Антон Семенович
У Миронова было 7 или 8 квартир, из них самую большую занимали мы (3 комнаты и кухня). Поэтому во дворе была целая толпа детей, тут же бродили куры, утки, гуси, индейки, поросята. Жили примитивно. Улица была просто глубокий песок, не было ни водопровода, ни канализации. Воду привозил из Днепра водовоз - по 1 коп. за ведро. Клозеты были во дворе и летом распостраняли зловоние. (В перегородках между клозетами любителями сильных ощущений были просверлены дырки для наблюдений.)
Работали, много ели, много спали, никто ничего не читал, и я никогда ни у кого не видел газеты (у нас газета была каждый день, так как мой отец выписывал газету "Биржевые ведомости" и иллюстрированный журнал "Нива"). От скуки рожали детей, сплетничали, ссорились, мирились... потом начинали снова. По праздникам и воскресным дням много пили и в соседней Костроме дрались на ножах... иногда убивали... Но надо отдать должное: при такой дикости жили честно - не было ни воровства, ни грабежей. Было много нищих, бродяг, старцев, подозрительных "монахов" с красными носами, гадалок, итальянцев с "Петрушкой", татар с бумазеей, китайцев с чесучей...
Иногда среди бела дня, распостраняя зловоние, проезжал самый примитивный ассенизационный обоз, возчиков которого называли "золоторями". В глубоком песке колеса уходили в землю почти по ступицу, и у меня и сейчас сжимается сердце, когда вспоминаю, как возчики били несчастных лошадей - ногами и толстыми поленьями, стараясь ударить по глазам. Я плакал иногда и задавал себе вопрос: почему Бог терпит такой ужас? Я еще верил в Бога.
А с другой стороны двора, за забором, начинались "кучугуры", описанные Антоном в "Книге для родителей". Чистейший песок насколько хватал глаз, поросший лозой, кустами молочая, бессмертника и целыми коврами некрасивого, но такого ароматного чебреца. Целые табуны кузнечиков и сколько, сколько изящных быстрых и грациозных ящериц.
Конечно, было много молодежи. В особенности летом, по вечерам собиралось человек до 15. Были молодые рабочие, жившие у Миронова, старшие дети Миронова - Поля, Миша, Пантюша, приходили соседи. Пели песни, играли в городки, в мяч, горелки, жмурки и проч. В игры нас, малышей, не принимали, но мы болтались тут же под ногами.
Антон тоже участвовал во всех этих играх, но он был очень неловок, неуклюж, самое главное, страшно близорук.
Однажды во время игры в городки довольно тяжелая палка вырвалась у него из рук и до крови ударила по голени Мишу Миронова. Тот завыл от боли и сел на землю.
- Черт носатый! Четвероглазый, а ничего не видишь (Антон носил уже очки). Не давать ему больше палок, иначе он нас здесь всех поубивает.
ZT. Юноша (подросток) Антон Макаренко и _вампиловщина_.
Если бы все эти молодые люди были более культурны, может быть, все было бы иначе. Здесь же случилось так, что постепенно Антон стал мишенью для всяких, не всегда безобидных шуток и издевательств. Почему-то ему дали кличку, которая осталась за ним пока мы не переехали в наш дом: его прозвали "граф Антошка Подметайло". Незаметно привязывали к его ноге полено или старую кастрюлю. Один раз привязали дохлую кошку, цепляли ему на спину всякую дрянь, в особенности когда он уходил в город, собирали букет бессмертников, посыпали мелким перцем и подносили.
- Антон, понюхай, какая роскошь.
А. нюхал, долго потом чихал, вытирал слезы. Однажды во время игры в горелки А. устроили подножку. Он тяжело упал, раскровянил себе нос и губы и разбил очки. Другой раз в "кучугурах" вырыли глубокую яму (около одного метра), прикрыли лозой и присыпали песком. Потом пригласили А. погулять, искусно повели его прямо на яму. Он провалился, свихнул себе ногу и долго потом хромал. Но ведь могло быть хуже: он мог сломать ногу, мог бы разбитыми очками поранить себе глаза.
Когда уходили на Днепр купаться, А. обязательно навязывали в кальсоны "сухарей" (каждая штанина завязывалась туго-натуго узлом и мочилась в воде - развязать такой узел пальцами было невозможно, приходилось пускать в ход зубы, а отсюда и название "сухари").
Даже для меня, ребенка, было заметно, что А. очень страдал от всех этих грубых "шуток". Он стал более грустным, иногда оставался один в задумчивости и постепенно совершенно уходил от этих игр и этой компании. Одна Поля становилась на его защиту, возмущалась, называла участников шуток хулиганами и босяками, по-матерински ухаживала за А., когда он был ранен, и, безусловно, позднейшие идиллия и любовь выросли на этой почве.
К этому периоду (1903-1904) надо отнести возникновение большой дружбы с одним из соучеников А. по городскому училищу, некоему Цалову (или Салову). Все биографы А., как сговорившись, упорно обходят этот эпизод молчанием. Между тем он заслуживает серьезного внимания.
Уйдя от мироновской компании, Антон начал все чаще и чаще уходить к Цалову, например, по воскресеньям он уходил на целый день. Так как А. учился отлично, то отец ничего не имел против этой дружбы, тем более что отец Цалова тоже был какой-то мелкий жел.-дор. служащий (кажется смазчик). Всю правду и все подробности этой дружбы я узнал от самого А. гораздо позже - в 1916 г. (в это время я лежал в госпитале в Полтаве после ранения).
Как рассказал мне А., этот Цалов был его единственным настоящим другом (из мужчин). Но он твердо решил заняться революционной деятельностью и уговаривал А. последовать его примеру. Но А. отказался.
- Во 1-х, я не верю в оздоровляющую силу кровавых революций - все они развиваются по одной схеме: сначала кровавая баня, затем анархия и хаос и как результат - самая дикая диктатура. Это раз. И во 2-х, я совсем не способен метать бомбы в кареты министров и еще меньше с красным флагом распевать "Марсельезу" на баррикадах. Просто не способен.
Как рассказывал А., Цалов постоянно снабжал его социал-революционной [ZT. - эсеровской] литературой, которую он приносил под рубашкой и читал тайком от отца, который ненавидел революцию и революционеров, не будучи при этом никаким монархистом.
- Ты знаешь нашего батька. Я думаю, что если бы он узнал об этом, то он просто меня бы выгнал из дому.
По окончании городского училища Цалов работал где-то на железной дороге два года, а в 1906 г. он уехал в Петербург, прислал оттуда родным два письма и затем как в воду канул. Антон изредка навещал его родных, но даже до 1916 г. от него не было никаких вестей. Зная, как он любил своих родных, А. был уверен в его преждевременной гибели.
- А жаль! Из всех людей, которых я встречал на моем жизненном пути, это единственный настоящий Человек. Человек с большой буквы.
1903 год ознаменовался в нашей семье двумя событиями: в мае сестра Саша вышла замуж, а в августе я поступил в городское начальное училище.
Саша не была красавицей, и, конечно, не могла ожидать замужества "по любви". Ей исполнилось 22 года, надо было выходить замуж. Не знаю, где она познакомилась со своим будущим супругом. Фамилия его была - Загнойко. Работал он помощником машиниста на ст. Знаменка в 85 км. от Крюкова. (Я даже допускаю, что это замужество было делом какой-нибудь "свахи".) Сыграли свадьбу, после церкви праздник затянулся до поздней ночи, было много гостей. В кухне играл неизменный еврейский оркестр, танцевали, было очень шумно и очень тесно, под окнами стояла толпа. Было уже очень поздно, когда какой-то хулиган разбил камнем стекло в окне. Отец схватил револьвер, выбежал на улицу и раза три выстрелил в воздух. Этим инциндент был ликвидирован.
Среди гостей я впервые увидел хорошенькую черноглазую гимназистку Наташу Найду. Отец ее работал в мастерских, и жили они почти в деревне, в 1 км. от Крюкова. Это была настоящая украинка: хохотунья, красавица, маленькая, но хорошо сложенная девушка лет 16.
Как потом, гораздо позже, я узнал уже непосредственно от Антона - это была его первая "неудачная" любовь. Он начал часто бывать у нее и даже стал вести сентиментальный дневник. Но надежды на счастье были очень коротки: придя однажды к ней он не застал никого в доме, решил пойти в сад и там в беседке натолкнулся на Наташу, но, увы, в недвусмысленных объятиях какого-то офицера. Ему ничего не оставалось как ретироваться к своим "пенатам", что он и сделал. Это не помешало им остаться друзьями до конца. В 1905 г. она была его коллегой в Крюковском ж. д. училище, где и я нашел ее в 1906 г. Надо сказать, что она прославилась в Крюкове своими бесчисленными романами. В одном из последних писем, полученных от А., сообщается кратко о ее смерти в 1926 г. От чего - неизвестно.
А дни покатили дальше. В 1904 г. вспыхнула японская война. В нашем захолустье это мало что изменило. Правда, стали иногда появляться газеты и портреты наших неудачных стратегов: Куропаткина, Стесселя, Рененкампфа и др.
Но для отца это было страдное время. Мастерские работали усиленно (в две смены по 12 часов). Выпускали санитарные поезда, и отец уставал страшно. Это длилось почти два года. Правда, он зарабатывал по 130-140 рублей в месяц, вместо нормальных 60. Это позволило ему скопить немного денег и построить наш собственный дом. Я не помню точно, в каком году (скорее всего в 1905) отец купил один из участков, которые продавались у линии железной дороги, недалеко от еврейского кладбища. Всего участок был около 800 кв. метров. Дом, сарай, заборы - все было построено и очень быстро, в 3-4 летних месяца. Часть земли отец отвел для сада, и мы посадили в нем вишни и другие фруктовые деревья. Во дворе устроили артезианский колодец (насос), и у нас была своя собственная, всегда холодная, великолепная вода. И здесь впервые отец заметил, как мало Антон интересовался нашим домом: он никогда не был на постройке.
