Павел Нилин - Варя Лугина и ее первый муж
Добряков спросил:
- Варя, неужели ты уйдешь?
- Нет, не уйду! - сказала она насмешливо. - Я буду умолять моего супруга не бросать меня, беременную, на произвол судьбы. Я буду умолять повелителя усыновить моего ребенка. Я буду согревать барахольщика теплом моего сердца...
И вдруг заплакала. Большая светлая слеза выкатилась из левого глаза и поползла по щеке, оставляя влажный след.
Добряков увидел слезу и вскочил с тахты. Он закричал:
- Варя!.. Ну, прости меня, если я виноват! Я же не хотел тебя обидеть. Честное комсомольское...
- Как не стыдно! - сказала Варя, продолжая плакать. Нос ее мгновенно покраснел, и лицо стало некрасивым. - Как не стыдно говорить комсомольское...
- Я же не хотел...
Добряков стоял перед женой, высокий, теплый, растерянный. А она плакала и искала в карманах куртки носовой платок. Потом она сдернула с гвоздика мохнатое полотенце и спрятала в него разгоряченное лицо.
Добряков видел, как вздрагивают ее женские плечи. Он наклонился, обнял ее. Она прижалась к нему. Но только на мгновение прижалась.
Добряков едва не упал, когда она вдруг толкнула его в грудь и вырвалась. Она все-таки уходит.
Добряков говорит:
- Ну давай хоть простимся, как люди...
Он все еще хочет задержать ее, стоит в дверях. Слезы ее высохли. Она в последний раз осматривает комнату: не забыла ли чего?
Она не вырывает руку. Она стоит в дверях и говорит грустно:
- Я не думала, что все так получится...
Похоже, что говорит она это для себя. Она думает вслух. Потом выходит в коридор, где горит электрическая лампочка.
До лестницы Добряков провожает ее молча. Но у лестницы он опять берет ее за руку.
- Варя!.. Ну, прости меня. Ну, зачем ты делаешь какую-то глупость, собираешься вдруг уходить...
- Здесь холодно, - говорит Варя, - ты раздетый. Простудишься, и я же буду виновата...
И побежала вниз по лестнице.
Добряков побежал за нею. Босому, ему было холодно на каменных ступенях. Но он не чувствовал холода.
Он бежал за нею по мелкому щебню пустыря, где тускло поблескивали под одиноким фонарем ржавые консервные банки, осколки бутылок и бурые строительные камни.
Она остановилась у трамвайной будки и сказала:
- Отстань сейчас же! Я тебе не барышня... Отстань! Кому говорят?
- Я умоляю тебя, Варя, - сказал он. - Трамвай все равно не ходит...
- И не надо, - сказала Варя. И опять заплакала.
Добряков увидел человека, шагающего вдоль забора, и смутился. В то же мгновение он почувствовал холод и побежал обратно. Он дрожал.
А Варя шла по трамвайным путям и плакала почти с наслаждением. Она довольна была, что никто не мешает ей плакать. И в то же время ей хотелось, чтобы кто-нибудь пожалел ее. Она беременная, несчастная. И главное - одинокая.
Всю жизнь она дружила с ребятами. Девчонок никогда не любила. Но ведь ребятам нельзя рассказать всего, что можно рассказать очень близкой подруге.
Добряков был первым, с кем, казалось ей, она могла бы говорить обо всем. Она любила его. И сейчас любит. Она никогда бы не ушла, если б не эта гордость. Ну, зачем он сказал: "Я бросаю тебя. Кто отец?"
Вспомнив эти слова, Варя вдруг опять рассердилась. Гнев высушил слезы. Она остановилась, пошарила в карманах, нашла перчатки, надела их и приняла независимый вид.
Она стояла одна у фонаря. Где-то далеко замирали грохоты трамваев. Большой город спал. Она стояла на окраине большого города. К ней подошел молодой дворник, в белом фартуке, с медной бляхой на груди.
- Ожидаете, что ли, кого?
- Ожидаю, - сказала она независимо. - Трамвай... А вам что?
- Долго ждать придется, гражданочка. Теперь до утра...
Он молча прошелся раза два мимо Вари. Вынул из кармана папиросы, спички, закурил. Потом опять прошелся. И остановился опять. Не спеша, уважая себя, поправил бляху на груди. Застегнул крючок у ворота и кашлянул деликатно. Он заметно прихорашивался. Рядом с ним стояла хорошенькая девушка, белокурая, задумчивая. Он спросил:
- А далеко, извиняюсь, ехать?
- На Усачевку.
- О! - сказал дворник. - Это на двоих трамваях...
- На двух, - сказала Варя.
И он покорно согласился:
- Правильно, на двух.
Знакомство, таким образом, состоялось.
Помолчав, сколько требовало приличие, дворник, осторожно зондируя почву, пошутил:
- Вас супруг, наверно, заждался на квартире.
- У меня нет супруга.
- Это как же так? - будто удивился дворник. - Вы одинокая, что ли? Одинокая, - сказала Варя.
Это слово показалось ей сейчас смешным. Она улыбнулась и пошла в сторону завода. Идти на Усачевку пешком не было смысла. Скоро утро.
А Добряков вбежал в свою комнату и, не счистив грязи с босых ног, залез под одеяло. Зубы его стучали. Он долго отогревался, стараясь унять дрожь во всем теле.
Отогревшись, он заплакал. И плакал сердито, кусая подушку, задыхаясь и всхлипывая. Он тоже чувствовал себя одиноким, как и Варя, бродившая по трамвайным путям.
Наконец его осенила прекрасная мысль. Он оделся, обулся и вышел на улицу. Он вышел с намерением остановить Варю, упросить ее хотя бы на коленях и вернуть в свою комнату. Он прошел по трамвайным путям не меньше километра.
Но Вари нигде не было.
5
На следующую ночь Наталья Кузьминична подошла к кровати мужа, прилегла на краешек подушки и сказала тревожно, толкая мужа в плечо:
- Ты знаешь, Сема, чего творится?
Это было самое подходящее время для душевных разговоров. Но муж спал.
Жена растолкала его и спросила еще раз:
- Ты знаешь, Сема, чего творится?
- Чего?
- Да ты не ори, окаянный! Я тебе серьезное дело говорю: Варюшка-то беременная.
- Ну и слава богу! - сказал Семен Дементьич. - А я думал, уж не пожар ли в квартире...
- Все насмешки, насмешки! - обидчиво молвила жена. - Она тебе не родная. Тебе и горя мало. А у меня душа-то как болит! Она ведь девица...
- Обе вы с ней девицы, - насмешливо сказал Семен Дементьич. - У нее же есть этот парень. Это же, как я понимаю, ее муж... Хотя тоже, надо сказать, живем как турки в Турции. Ни подарка молодым не сделали, ни свадьбу не сыграли. А парень хороший, видный...
- Бросила она его, Сема.
- Бросила? Чего это вдруг?
- Он дурак оказался. Глупости ей говорит...
- Ну, бросила - значит, правильно, и пес с ним...
- А ребеночек-то как же? Ведь прямо хоть аборт делать... Если б можно было...
- Зачем аборт? - Семен Дементьич вдруг перекинул ноги через жену, сел на кровати и сказал строго: - Я вот вам обоим дам такой аборт, что вы у меня... Ишь абортистки какие выискались!.. Где у меня тут махорка была на столике?
Не зажигая свет, он разыскал махорку и, закуривая, сказал сокрушенно:
- Вот связался я с бабами на старости лет! Уснуть не дадут! Я тебе сколько раз говорил - не буди меня посередь ночи. Я второй раз ни за что не усну...
- Да ты не реви, арестант, Варвару разбудишь! Пятнадцатый год с нами живешь и все привыкнуть не можешь... Я вчера еще хотела тебе про это рассказать. Но Варвара запретила. А сама мучается. Я же вижу, не слепая, как она мучается. И стыдно ей. Перед людями стыдно. Называется - вышла замуж...
- Не могу, ей-богу, не могу. Чумички какие-то! - вздохнул Семен Дементьич. - Одно слово - чумички. Все чего-нибудь не слава богу...
- У меня душа болит, - сообщила жена. - Ведь несчастье-то какое! Безвыходное несчастье...
- Ужас! - в тон жене сказал Семен Дементьич. - Кошмар просто...
- Опять шуточки! Я ему дело говорю, а он свое. Ты хоть дома-то не выламывай из себя артиста...
Семен Дементьич докурил цигарку, опять лег и, натянув на плечи старенькое одеяло, приказал:
- Слушай...
Жена затихла.
- Ребенка ни в коем случае никуда не девать! Абортов я делать не велю. Ребенок обязан существовать. Будем его нянчить... - И при этих последних словах грубый голос его стал мягче. - Я сам его буду нянчить. Я в детях понимаю. У моей покойницы, ты знаешь, их трое было, и все живые. Я их лично купал.
- А где мы его содержать будем? У нас комната-то какая! Пеленки даже негде сушить...
- Как то есть негде?
- А где?
- У меня на лысине в крайнем случае будем сушить. Я человек горячий...
И, завернувшись в одеяло, он уснул.
6
Добряков работал теперь в другом цехе.
Варя его не видела. И не хотела видеть. Но не думать о нем не могла. Она думала и о нем и о себе...
У человека есть биография. Она слагается из фактов, единственных и неповторимых. И эти факты нельзя заменить, нельзя вычеркнуть. Они вошли в сокровенную панораму воспоминаний.
Воспоминания же, как известно, способны продлить человеческую жизнь.
Это было на Ленинских горах весной. Были солнце, трава, первая весенняя трава и первый поцелуй в губы. Был возлюбленный. Потом он оказался мерзавцем. Нет, нет! Неправда! Добряков не мерзавец...
Варя готова оправдать его. Она оправдывает не только его, но и себя. Она не стала бы всякому вешаться на шею. Она любила Добрякова. И любит сейчас. И он хороший парень.
Не совсем хороший. Но все-таки. Она, пожалуй, помирилась бы с ним, если б он пришел и стал просить прощения. Она простила бы его, пожалуй.
