Жар - Тоби Ллойд
– Тысяча триста убитых. И нам предлагают верить, будто никто из них не жил спокойно своей жизнью?
Товия отсутствовал. Не потому, что его не волновал израильско-палестинский конфликт, а потому, что студенческие разговоры о политике он считал ерундой.
– На такие мероприятия ходят ради бесплатной пиццы, – сказал он.
– Неправда, – возразила я.
Тем более что на этой неделе обсуждение приняло захватывающий оборот. Товия кивнул.
– Нетаньяху очень расстроится.
Семейства Розенталей происходящее касалось самым непосредственным образом. Гидеон последние пять лет жил в Тель-Авиве. И хотя в армии он уже отслужил, в той операции ЦАХАЛа участвовали его друзья, одному из них осколок шрапнели угодил в правый глаз, и теперь он видел мир как скопление размытых фигур, движущихся в тумане. В детский садик, куда ходила дочь другого их друга, исламисты бросили бомбу. Во время нападения в садике никого не было, так что обошлось без жертв, но родители по понятным причинам перепугались. В ту неделю Ханна написала статью в поддержку действий Израиля и заявлений ЦАХАЛа. Она процитировала разговоры с Гидеоном, рассказала о его друге, лишившемся глаза, и о взорванном садике. И привела слова одного из главарей ХАМАСа: «Убивая наших детей, сионисты тем самым легитимизировали убийство их детей». Говорите про Израиль что угодно, писала Ханна, но убивать палестинских детей его официальные лица не призывают.
Джен прочитал статью и пришел в ярость. Я наткнулась на него в университетском парке по пути на лекцию, он схватил меня за локоть.
– Она чудовище! Фактически она прямым текстом заявила, что жизни евреев важнее, чем жизни арабов.
Я возразила, что Ханна всего-навсего указала: страхи израильтян небеспочвенны. Джен в ответ назвал мне число жертв среди израильтян по сравнению с числом жертв среди палестинцев, но мне надоело слышать эти страшные цифры. Я постаралась ему объяснить, что не оправдываю действия Израиля, я лишь хочу понять, как формировались взгляды Ханны Розенталь и ей подобных.
–Но почему ты первым делом пытаешься понять не кого-нибудь, а ее? Почему бы не приберечь свое сочувствие для пострадавших?
Сочинения Ханны Розенталь тогда оскорбили не только Джена. Товия показал мне конверт, который сунули ему под дверь. Вместо адреса фломастером нацарапали: «Покажи это своей мамочке». В конверте были фотографии Газы, вырезанные из газет.
Мы сидели у меня. За открытым окном полил дождь. Я предложила Товии пожаловаться декану.
– Это еще что. Матери тут позвонили – вчера, в три часа дня. И пообещали отрезать ей на хер голову.
– Серьезно? И как она?
– Ханна? Она знает, во что ввязалась. Если хочешь всем нравиться, не заикайся об Израиле и Палестине.
– Как думаешь, ее новая книга об этом? – спросила я. – О конфликте?
– Может быть.
Но в голосе его сквозило сомнение. Товия тогда полагал, что мать написала о нем. О втором сыне.
* * *
В обществе Бен-Шолема я больше не бывала, хотя и подумывала об этом. Может, за компанию с Товией я и пошла бы, но он тоже туда не ходил. Надоело мне там, пояснил он, и я спросила: наверное, ты скучаешь по кому-то из тамошней публики? Например, по тому старику в белом, который сидел с тобой в тот вечер, когда выступал Шульц. Кто это был, кстати?
Понятия не имею, ответил Товия. Он прищурился, поджал губы: я не раз замечала это его выражение. И в который раз подумала: уж не значит ли это, что Товия врет?
– Но ты должен его знать, – не унималась я. – Он сидел рядом с тобой. Он держал тебя за колено.
Товия отмахнулся.
–Какой-нибудь старый еврей, оперся, чтобы не упасть. Говоришь, он был в китле? Так ведь вроде не праздник.
Товия отвечал неохотно, и больше я не допытывалась.
Чем чаще речь заходила о еврейской культуре, тем сильнее меня смущало, что я совсем в ней не разбираюсь, и я стала посещать богослужения в реформистской синагоге[44] неподалеку от города. Никого не заботило, что я не знаю иврита и не определилась, верю в Бога или нет. В этой синагоге собирались люди в самой обычной одежде (правда, большинство мужчин носили кипы). Именно там я впервые поучаствовала в седере. Нам рассказывали историю Исхода: о младенце, вверенном реке, о детстве Моше, о неопалимой купине, о десяти казнях египетских, о бегстве народа Израиля из Египта, о Боге как облачном столпе, о Боге как огненном столпе. В общих чертах я все это, конечно, знала, но подробности меня удивили. Например, что Господь ожесточил сердце фараона, не позволил ему уступить требованиям Моше и тем самым ускорил Божьи кары. Товия был прав: Яхве из Танаха отнюдь не милый папуля. Когда мы окунали кончики пальцев в вино и кропили края наших тарелок красной жидкостью, мне было очень неловко. Десять капель крови – по одной на каждую из казней, обрушенных на египтян, и их кульминацию – массовую гибель первенцев. Рабба[45] заметила, как я скривилась. «Если честно, – сказала она, – мне эта часть тоже не нравится».
Мне нравилась непринужденность реформистской паствы, собиравшейся в красивом и скромном здании с детскими рисунками на стенах. Там было куда уютнее, чем в ортодоксальной синагоге, этой суровой твердыне, противостоящей перипетиям XXI века. И мне нравилась наша рабба – внимательная, терпеливая, эрудированная. Но порой мне казалось, что в современном прочтении эта древняя церемония лишилась чего-то важного. В обществе Бен-Шолема я видела, как мужчины раскачиваются, творя молитву на языке, который пережил Римскую империю. С равным успехом вечер мог быть черно-белым. Или написанным маслом. Быть может, этим бородачам известно что-то такое, о чем дружелюбные реформисты уже забыли?
Перед уходом я услышала, как студент в футболке с «Dark Side of the Moon»[46] сказал:
– За все эти годы археологи не обнаружили ни единого доказательства, что евреи были в Египте. Это метафора. Мы все в Египте и еще придумаем, как оттуда выйти.
Вот оно. Для ортодокса все, описанное в Торе, отнюдь не метафора, и если мы ставим стул для пророка Элиягу[47], то потому что он может явиться в любой момент. Я вспомнила, что сказал дед Товии о Книге Левит. Йосефу Розенталю, заключенному в преддверие смерти, легенды Танаха служили не утешением в том, что с ним происходит, а подтверждением. Отсюда и название книги Ханны, «Геинном и после». В библейской долине Еннома верховный священнослужитель приносил в жертву детей. Кто знает, какие ужасы втайне от мира
