Жених по объявлению - Виталий Яковлевич Кирпиченко
«2 марта. Четверг. Солнышко. Весна в окно стучится, как кто-то из умных написал. Наверное, Пушкин — кто еще, не нынешние же с их репами. Птички поют-заливаются на все голоса, а дятлы, как заправские барабанщики, играют-перестукиваются в прозрачном лесу. Снег у озера с оттенком голубого, наст держит, как бетон. Редкие рыбаки на льду, как большие кочки, неподвижны и молчаливы, дремлют, наверное, после вчерашнего на солнышке. Получил от жены маленько денег и пирожки с повидлом, лучше бы с капустой. Когда я шел с посылкой, навстречу попался Гаврила, помятый весь какой-то, я сделал вид, что у меня шнурок развязался, а она все заглядывала и ждала, что позову. Так ей и надо! Пускай знает, как друзей предавать в тяжелую минуту. Валентин — это да! Это настоящий друг, даже в несчастье! Когда совсем было плохо, то он сдавал бутылки, какие мы собирали с соседом-»подводником». Подледником. Подснежником. А Гаврила не тот человек, даром, что посимпатичней Валентина, особенно ноги у него, а вот душой он не тот. Да Бог с ним, чего сейчас о нем говорить, если завтра мне уже уезжать. Об отчете не стоит и говорить, да и калькулятора уже нет, на деньги за него купил своей Дульсинее подарок — глиняный горшочек под картошечку с грибочками в духовочке. Ждет, знаю, и пирогов всяких уже напекла, моя ненаглядная».
Назавтра, отъезжая от корпуса на санаторском автобусе, Авоськин увидел в окно, как сосед — «подледник» волок тяжелый чемодан и сумку. Рядом с ним важной походкой вышагивал полный мужчина в шляпе, дубленке и в синих спортивных брюках с одной красной штаниной. Сосед рассказывал что-то веселое попутчику, заглядывая ему в глаза. На развилке дорог они повернули в сторону магазина. Куда дальше они пошли, Авоськин уже не видел, потому что автобус, фыркая непрогретым двигателем, увез его за угол серого здания.
«Бог с ней, с этой песней, — подумал Авоськин, прижимая к груди подарок жене — перевязанный голубой лентой горшок. — Зато какие пироги она печет!»
Прощай, Мариула! Рассказ
Она лежала в постели иссохшая, пожелтевшая, отрешенная. Ее, казалось, ничто не интересует, ничто не волнует.
Сын, перед тем как уйти на работу, зашел к ней, постоял рядом, хотел что-то сказать, и передумал.
— Ты сегодня не ходи на работу, — попросил он жену, хлопотавшую у тазика с посудой. — Она совсем плоха. Если что — сразу звони мне.
Жена отмолчалась. Ей хотелось возразить, сказать, что и вчера, и позавчера она не ходила на работу, кому это понравится? Ну, раз отпустили, два, а дальше-то кто за нее работать будет? Папа Карло, что ли? Хорошо, еще директор такой, а другой бы давно уже показал на дверь, и попробуй потом найти работу при такой-то вакханалии в стране. Еще много чего такого хотелось сказать Марии, но она пересилила себя.
— Ладно, — выдавила из себя и принялась протирать тарелки.
— Вчера хоть что-нибудь говорила?
— Как мумия лежала.
— Что, и пить даже не попросила?
— Я сама попоила из ложечки. Есть отказалась, молча отпихнула тарелку.
— Может, ты ее чем-то обидела?
— Да, конечно! Мою, стираю, убираю, кормлю — как за это не обидеться?!
— Я не о том. Можно все это делать и обидеть. Сказать что-то обидное или даже скривиться.
— Нет, я с улыбочкой реверансы делаю: не угодно ли откушать? — входила в роль Мария. — Ты пришел, переспал и ушел, а я с горшками да тряпками, и еще должна улыбаться?! Почему бы тебе самому не посидеть с нею, ты же ее сын и знаешь, что недолго ей осталось жить, вот бы и побыл последние часы с близким тебе человеком.
— Но я же работаю!
— А я не работаю? Кстати, от прогулов недополучаю больше, чем ты.
— Да не об этом же речь! — нервно махнул рукой муж. — Меня просто не отпустят. Столько работы, самый сезон. Бьют машины налево и направо, а я один, кто может варить тонкостенные металлы.
— А я одна бухгалтер! Вообще одна на всем предприятии!
— Ладно, хватит. Поговорю с директором, может, отпустит дня на два-три.
Директор скривился, как хины пожевал. Он долго и изучающе смотрел на своего рабочего в грязной, с прожженными дырами робе, щуплого, с некрасивым лицом человека, хотел что-то спросить, да передумал, видать.
— Скажи Олегу, — сказал он, почти не раздвигая губ, — пусть даст тебе из срочного на сегодня и завтра. Сделаешь сегодня — можешь не приходить до понедельника.
— Что там у тебя еще случилось? — спросил Олег и тоже скривился не лучше директора. — У нас работы до макушки, а тебе гулять приспичило.
— Не гулять я, а с матерью плохо, — виновато переминался с ноги на ногу Василий.
— Без матери плохо, а с нею хорошо, — Олег, как и директор, окинул Василия брезгливым взглядом.
— Конечно, — льстиво заулыбался Василий, — это так, но…
— Короче, вон те две тачки, — кивнул Олег в сторону двух мятых иномарок, — сделаешь, и уходи.
— Да там на неделю работы! — захлебнулся от возмущения Василий. — Да это же…
— Это твои проблемы. — Олег повернулся спиной и пошел к другой группе ремонтников, копошившихся у когда-то шикарного БМВ. Василий сделал нерешительный шаг за ним, но махнул рукой и полез за сигаретами.
— Ни хрена себе! — присвистнул он, подойдя к машинам. — Крыло, дверца — пустяк, а с рамой пое… возиться да возиться!
Вторую, «Ауди 80», пнул сердито.
— Сволочи! — выругался он, и трудно было понять, кому адресовано это слово — директору с его замом Олегом, хозяевам машин, самим машинам, оказавшимся здесь не вовремя.
Грел, плавил, варил, выправлял искореженное железо Василий без обеда и перекуров. Сосало под ложечкой, темнело в глазах, хотелось пить, но Василий, как прикованный к скале самурай, не отходил от аппарата, не выпускал из рук горелки.
— Эй, кунак! — окликнул его Мишка Хмыз, закадычный дружок и спец по движкам. — Никак на вахту коммунизма заступил? Оторвись на часок, пойдем, перекусим.
— Некогда, — ответил Василий, не снимая маски и не отводя язычка пламени от жести. — Работы на неделю, а я должен сделать за
