Шоссе Линкольна - Амор Тоулз
Насвистывая, я перешел из телефонной будки в туалет и застал у писсуара все того же краснолицего соседа по ресторану. Закончив свои дела, я присоединился к нему перед умывальником и улыбнулся ему в зеркало.
— Мне представляется, сэр, что вы связаны с торговлей.
Слегка удивившись, он посмотрел на меня в зеркало.
— Торгуем.
Я кивнул.
— У вас вид бывалого и дружелюбного человека.
— Ну, спасибо.
— Коммивояжер?
— Нет, — ответил он с легкой обидой. — Я по финансовой части.
— Ну разумеется. А какого рода товары, если позволите спросить?
— Кухонное оборудование.
— Типа холодильники и посудомоечные машины?
Он слегка сморщился, как будто я попал в больное место.
— Мы специализируемся на менее крупных аппаратах. Таких, как блендеры и миксеры.
— Не крупные, но необходимые, — заметил я.
— Да, безусловно.
— А расскажите мне, как это делается? Как происходит продажа, если не лично? Например, блендера?
— Наши блендеры рвут с руками.
По тому, как он это произнес, я понял, что говорится это в десятитысячный раз.
— Я вижу, вы очень скромны. Но серьезно, когда вы сравниваете ваш блендер с блендерами конкурентов, как вы его… выделяете?
В ответ на «выделяете» он заговорил важно и доверительно. Пусть и с восемнадцатилетним и в туалете придорожного ресторана. Он разогревался для рекламной речи и уже не мог остановиться, даже если бы захотел.
— Я не совсем шутил, когда сказал, что наши блендеры рвут с руками. Понимаете, еще недавно у всех популярных блендеров было три режима скорости: малая, средняя, высокая. Наша компания первой ввела разделение по типу работы: смешивание, взбивание, вспенивание.
— Остроумно. Рынок должен быть ваш.
— Какое-то время так и было, — подтвердил он. — Но конкуренты скоро последовали нашему примеру.
— Так что вам все время надо быть на шаг впереди.
— Совершенно верно. Вот почему в нынешнем году — скажу это с гордостью, — мы первыми в Америке ввели четвертый режим.
— Четвертый режим? После смешивания, взбивания и вспенивания?
Я сгорал от нетерпения.
— Пюре.
— Браво, — сказал я.
И отчасти искренне.
Я снова окинул его взглядом — теперь с восхищением. Потом спросил его, был ли он на войне.
— К сожалению, не имел чести, — сказал он, тоже в десятитысячный раз.
Я сочувственно покачал головой.
— Какой был шухер, когда солдаты вернулись домой. Фейерверки и шествия. Мэры прикалывали медали к лацканам. И все красивые дамы выстраивались очередью, чтобы поцеловать любого вояку в форме. Но знаете, что я думаю? Я думаю, американский народ должен уделять немного больше внимания коммивояжерам.
Он не понимал, разыгрываю я его или нет. И я вложил чуть больше чувства в свою речь.
— Мой отец был коммивояжером. Ох, сколько дорог он исколесил. Сколько домов обошел. Сколько ночей провел вдали от семейного уюта. Скажу вам, коммивояжеры не просто трудяги, они пехотинцы капитализма!
Тут, кажется, он в самом деле зарделся. Хотя при цвете его лица понять было трудно.
— Благодарен вам за беседу, сэр, — сказал я и протянул ему руку, хотя еще мокрую.
Выйдя из туалета, я увидел нашу официантку и поманил ее.
— Вам что-нибудь еще? — спросила она.
— Только счет, — ответил я. — Нам надо кое-куда ехать и кое-кого повидать.
При словах «кое-куда ехать» лицо у нее стало грустным. Ей-богу, если бы я сказал ей, что едем в Нью-Йорк и готовы взять ее, она вскочила бы в машину, даже не сбросив передника, — ради одного того хотя бы, чтобы узнать, каков там мир за пределами скатерки с картой.
— Сейчас принесу, — сказала она.
Возвращаясь к столу, я пожалел о том, что насмехался над нашим соседом из-за его внимания к счету. Мне пришло в голову, что и нам не мешало бы вести себя так же ради Эммета. Ведь тратили мы его деньги из конверта, и он вправе ожидать от нас полного отчета, когда вернемся, — и возмещения долга, когда разделим фонд Вулли.
Накануне вечером я оставил Вулли расплачиваться за ужин, пока регистрируюсь в гостинице. И теперь собирался спросить его, сколько мы потратили, но когда подошел к столу, Вулли там не было.
Куда он мог деться, думал я, озираясь. В туалет пойти не мог — я сам оттуда. Помня, что он любитель всего яркого и блестящего, я посмотрел на стойку с мороженым, но там только двое ребятишек прижались носами к стеклу, жалея, что еще такая рань. С нехорошим предчувствием я повернулся к окнам.
Я глядел на стоянку, обводил взглядом поблескивающее море стекла и хрома, пока не остановился на том месте, где оставил «студебекер», — и «студебекера» там не было. Сделав шаг вправо, чтобы две барышни с начесами не загораживали вид, посмотрел на выезд со стоянки — машина Эммета как раз выезжала направо, на шоссе Линкольна.
— Чтоб тебя черти драли.
Как раз оказалась рядом наша официантка и, услышав это, побледнела.
— Извините мой французский, — сказал я.
Я дал ей двадцать из конверта.
Она пошла за сдачей, а я плюхнулся на место и смотрел через стол туда, где должен был сидеть Вулли. На его тарелке, вернувшейся на свое место, бекона не было, и не было верхушки на горке оладий.
Любуясь точностью Вулли, обезглавившего горку, я заметил, что белая керамическая тарелка стоит прямо на пластиковом столе. То есть салфетки на месте не было.
Я сдвинул свою тарелку в сторону и взял свою салфетку. Как я уже сказал, это была карта Иллинойса, с главными дорогами и городами. Но в нижнем правом углу еще и карта центральной части города, с зеленым квадратиком посередине, а на зеленом квадратике, как живая, — статуя Авраама Линкольна.
Вулли
— Ум-ди-дум ди-дум, — напевал Вулли, — поглядывая на карту, расстеленную на коленях. — Бежит веселее, работает ровнее, что может сравниться…[2] А, ум ди-дум, ди-дум.
— Уйди с дороги! — заорал кто-то из обгонявшей машины и трижды просигналил.
— Извиняюсь, извиняюсь, извиняюсь, — тоже трижды отозвался Вулли и дружески помахал рукой.
Вернувшись на полосу, Вулли подумал, что действительно не стоит вести машину с картой на коленях, глядя то на нее, то на шоссе. Поэтому, держа руль левой рукой, он правой поднял карту. Теперь он мог одним глазком поглядывать на дорогу, а другим на карту.
Накануне, на заправке «Филипс 66» Дачес добыл карту автомобильных дорог Америки и
