Драма на трех страницах - Александр Пономарев

Он вытащил пальцем чаинку из стакана в подстаканнике и незаметно стряхнул её щелчком на пол.

— Нет. Разочаровался в алкоголе, — отказался Павел

— На что-то посерьёзнее перешёл?

— Ага. Окситоцин, адреналин, и что ещё, по мелочи… дофамин там.

— Чего? — с улыбкой переспросил собеседник, наливая себе под столом боковушки плацкарта.

— Плотно сижу на гормонах, которые вырабатывает организм, — улыбнулся в ответ бывший бакенщик.

— Ни хрена не понятно, но ты крут. Ладно, умник, за тебя! — Он чокнулся стаканом об подставленный Павлом кулак.

— Давай.

Водитель снял с лобового стекла табличку с пунктом назначения и выжидающе посмотрел на пассажира, который копался в сумке.

— Конечная!

Павел махнул ему рукой, застегнул молнию и вышел в вечернюю прохладу, держа что-то за спиной. Автобус зашипел, хлопнул дверями, с перегазовками развернулся и, поднимая клубы пыли, исчез за поворотом.

Окна Петькиной комнаты выходили на остановку. Он уже не бегал встречать автобусы, но всегда смотрел на выходящих пассажиров, прижавшись носом к стеклу. Как и сейчас.

В оседающих облаках пыли он увидел знакомый силуэт, с перекинутой через плечо сумкой.

— Папа приехал!!! — заорал Петька дурным голосом и пулей вылетел в подъезд.

— Кто приехал? Ты куда? Куртку надень! — вслед ему крикнула мама, но тот был уже на улице.

Не снижая скорости, Петька с разбегу врезался Павлу в живот и сжал в объятьях. Постоял так какое-то время, а потом поднял влажные глаза и спросил:

— Где ты был?

— Сидел на берегу реки, смотрел на проплывающие мимо кораблики.

— Зачем?

— Выбирал самый лучший, чтобы сделать тебе такой же. Вот, держи. — Он протянул сыну свою поделку.

— Какой красивый!.. — Счастливая улыбка засветилась на всю улицу. — Спасибо!

«Может, ради этого и стоит жить» — подумал Павел, а вслух сказал:

— Его можно запускать. Я проверял.

— Пойдём маме покажем! — радостно запрыгал Петька.

— Веди, — улыбнулся Павел.

Взявшись за руки, они пошли к дому.

Евгения Кибе. ЖИГОЛО

Я стою, облокотившись о стену в душевой. Горячая вода струится по телу, проникая через кожу в мышцы, добираясь до костей.

Клубы пара, которые окутывают меня и каждый сантиметр пространства, дарят ощущение того, что я среди облаков.

Сколько уже так стою? Минут десять. А может и дольше. Не знаю точно. Сбился со счета. Но надо выходить. Знаю, что когда вытру свои рельефные мышцы, которые так нравятся моим клиенткам, полотенцем, напялю на себя трусы и часы, лежащие в обнимку на тумбочке под раковиной, выйду, то увижу обычную картину. На кровати номера одного из самых дорогих отелей города будет лежать потрепанная жизнью, пожеванная женщина, которая заплатила мне за то, чтобы я любил ее час-два-три. На сколько хватит денег, которые она либо заработала сама, либо сняла с общего с мужем счета, сказав, что ей нужна новая шубка.

Мне нужно будет ей улыбнуться, поцеловать, сказать, что мне безумно все понравилось и хочу снова увидеть мою королеву, впрыгну в джинсы и обтягивающую футболку и уйду.

Меня уже начинает подташнивать от предвкушения.

Мне бы очень хотелось начать жить так, как я хотел бы. Мой медицинский диплом покоится уже несколько лет на полочке в квартире, которую за эти самые годы я смог себе купить, благодаря престарелым джульеттам. Я образован, умен, обходителен. И да, красив. Но я не могу вернутся туда, откуда убежал.

Нет, от себя я не убегу. Это мне и так известно. Но я стараюсь убежать от прошлого, от тех мыслей, чувств, воспоминаний, которые караулят тогда, когда остаюсь один, когда начинаю просто думать.

Полотенце уже отброшено в сторону. Я открываю дверь и вижу ухоженную даму за полтос, развалившуюся, как Даная на двухметровой кровати.

— Аполлон, когда мы снова встретимся? — жеманно говорит она, облизывая свои, накачанные каким-то гелем, губы.

— Солнышко, — садясь на краешек кровати, отвечаю ей, — скоро. Через пару дней.

Я улыбаюсь самой очаровательной из тех дежурных улыбок, которые всегда в запасе.

— Ну милый, давай завтра. Твоя Нанни очень хочет снова тебя увидеть.

Этот скрипучий голос, которым она канючит, вымораживает.

Но надо держаться, так как уже вижу на прикроватной тумбочке котлету денег. Наклоняюсь к ней, целую в натянутую после каких-то процедур щеку, томно вздыхая.

— Нет, конфетка моя, не могу. Дела.

Она деланно хмурит перманентные брови. А я улыбаюсь, демонстрируя кубики пресса перед тем, как натяну на себя футболку.

Отправляю ей воздушный поцелуй и убегаю, не забыв прихватить то, что только что заработал.

На улице уже вечер. Август. Как я люблю конец августа.

И ненавижу одновременно. В то самое время я потерял ее. И себя.

С Настей мы учились вместе на одном курсе. Вместе поступили в ординатуру и как-то так незаметно начали встречаться.

Я не понимал тогда, что такое настоящая любовь. Мне казалось, что мы друг друга удовлетворяем и этого достаточно. А Настя верила, что между нами не просто физиология.

Не знаю, что было бы между нами сейчас. Возможно, мы были бы счастливы, у нас были бы дети, трешка на окраине Питера, собака, а может быть мы были бы счастливы с кем-то другим.

Но получилось то, что получилось.

Я закрутил со студенткой, которая проходила у нас на отделении практику. Мне было плевать, что чувствует Настя.

Она проглотила это все. Мне казалось, что между нами все так же, как и всегда. Потом я бросил ту студентку и начал встречаться с какой-то соской из клуба. Она была глупа, опытна и очень молода. Дальше шли ещё бесконечной вереницей разнокалиберные девицы, возрастные пациентки, набивавшие мои непрозрачные карманы халата шуршащими «спасибо» за то, что иногда имел их на столе или подоконнике своего кабинета. В промежутке между этими курицами мы с Настей успели закончить ординатуру, нас оставили на