Все цвета моей жизни - Сесилия Ахерн
Она задумывается:
– Оранжевое… Что это значит?
– Это значит, что в тот день он не мог играть в футбол. Он хорошо забивает, а не мог доверять своим ногам.
– Вот это да, – бурно дыша, произносит она, только взволнованно, а вовсе не чувствуя стыда и раскаяния, как я ожидала. Потом наклоняется вперед и тянется ко мне, чтобы взять за руку.
Я отстраняюсь.
– Извини, – говорит она. – Может, поработаем вместе, Элис?
Я смеюсь:
– Работать вместе? Но мне всего пятнадцать лет. Я еще школу не кончила.
– Конечно, но здесь, в школе, ты можешь помогать своим одноклассникам, друзьям, а после школы, если хочешь, я тебя завалю работой. Ты можешь стать моими глазами. Мы могли бы работать вместе. Могли бы столько волн по миру запустить! Мы могли бы столько денег сделать, Элис. Я могла бы сделать тебя богатой.
От ее волнения бирюзовый делается все ярче и темнее, начинает подавлять другие цвета. Это цвет личного статуса и славы.
Она не хочет помогать людям; она хочет использовать их к своей выгоде. Резкий пурпурный цвет учительницы-самозванки заметно блекнет, перебитый напористым, сильным бирюзовым. Ее настойчивость граничит с наглостью. Я неожиданно разочаровываюсь оттого, что она ненастоящая. Хочется найти человека, на самом деле похожего на меня. Я поднимаюсь и выхожу.
* * *
Штаб-квартира компании Saandeep располагается в современном шумном офисном здании, «очень живом и разнообразном», как нахваливает его официальный сайт; по всей Великобритании и Ирландии у нее работают больше тысячи сотрудников и две сотни магазинов. Нужны талантливые люди, которые своими большими идеями и большими амбициями помогут компании двигаться вперед. Здесь есть стол для пинг-понга, место для отдыха на открытом воздухе, с цветастыми подушками, разбросанными на гигантских ступенях. А еще длинные столы и скамьи, где можно пообедать, фигурно подстриженные деревья в горшках забавно большого размера. Все белое, деревянное, вылизанное, как ресторан в Майами-Бич.
Все говорят, что это место оживленное, что здесь не бывает скучно. Когда я захожу внутрь, там никого нет. Только охранник ходит кругами. На часах пять утра, и я вместе с другими уборщиками начинаю работать, пока нет сотрудников; они, молодые, гламурные, модные, дефилируют через рамку безопасности, как на модном показе. Я наблюдаю за ними, сидя после смены в кафе на другой стороне улицы, и думаю почти только о том, как классно они все выглядят, какие они, должно быть, все умные, какая, должно быть, классная у них жизнь, как они целыми днями только и делают, что заседают в суперсовременных комнатах переговоров со всяческим хайтеком и столами для пинг-понга. Мне очень нравится ощущать их энергию, одурманивать себя мыслью, что и я тоже живая, динамичная, сообразительная, что я тоже в команде. Я стараюсь унести их энергию к себе домой. Я экспериментирую со своим гардеробом, чтобы стать такой же стильной, как они. Эти пустые фантазии одолевают меня, пока я, вся разодетая, стою у зеркала, хотя мне некуда идти, и понимаю, что нет у меня ни блестящих идей, ни платформы, где можно было бы ими поделиться, ни ушей, которые бы их выслушали. Я стремительно сникаю, поняв, что впереди у меня целый пустой день и работа уборщицы, за которую я получаю столько, что не хватает даже оплатить счета. Мне очень хочется снова ощутить то чувство, которое возникает во мне, когда я вхожу в здание, где никого еще нет, потому что в нем еще сохраняется энергия вчерашнего дня.
Не могу точно сказать, зачем я устроилась работать уборщицей; может, из желания навредить самой себе, может, из любопытства, может, из безрассудства, может, от незнания, какую именно дверь открыть. Обычно я шарю по стенам, ползаю вдоль них, пока не найду входа. Помню, как родители Салони подкатывали к школе в своем серебристом «майбахе»; мне они казались чуть ли не кинозвездами. Ее мама всегда набрасывала пальто на плечи, никогда не продевала руки в рукава, и я все удивлялась, как это оно с нее не спадает. Волосы у нее были пышные, холеные, платья и сумочки только дизайнерские. Отец Салони, писаный красавец, всегда щеголял в дорогих костюмах и вычищенных туфлях, с неизменной улыбкой на лице, высушенными феном волосами, челкой и белыми-белыми зубами. И он, и она пахли дорогим парфюмом. Кожа у них была очень чистая, здоровая, сияющая, так что сразу было ясно: внутри у них все так же хорошо, как снаружи. Владея сотнями магазинов модной одежды, они служили их лучшей рекламой, и им нужно было, чтобы их дочка, страшная врунья, научилась быть честной, чтобы потом войти в их успешный бизнес. Салони, Госпел и я – в самый страшный первый год мы были одной командой.
Головные офисы находятся в деловой части Лондона, совсем рядом с Оксфорд-стрит. Для меня это хороший повод познакомиться с метро. Ночью там спокойно, и я езжу в кепке, темных очках, маске и перчатках. Я очень слежу за тем, чтобы кожа была всегда закрыта, и, как только прихожу к себе, стираю все и вывешиваю на балконе, чтобы ветер сдул с одежды все обиды и горести людей.
Я навожу чистоту в офисе у Салони. Стираю пыль с ее стола, до блеска протираю стекла на фотографиях, среди которых есть и заключенный в рамку коллаж изображений чуть ли не всех уголков мира, множество снимков Салони с подружками в горных походах, речных сплавах, на лыжах – она крутая девчонка. Всего в двадцать четыре года она работает на серьезном посту директора по маркетингу, значит, сумела взойти по лестнице бизнеса своей семьи. Она и работает, и отдыхает на всю катушку, может быть, наконец изжив все бесконечные басни, которые плела в детстве.
Я мою раковины и слышу, как в туалете кто-то спускает воду; открывается дверь, появляется Салони в спортивном одеянии и бросает взгляд на меня.
* * *
– И все-таки я не понимаю, почему ты здесь оказалась, Элис, – говорит Салони, в позе «собаки мордой вниз», подняв свою идеальную попу в крутейших спортивных штанах фирмы Lulu Lemon чуть ли не на уровень моего лица. Мы, десять человек, на спортивной площадке своей школы, в местном парке на траве занимаемся йогой.
– Чтобы быть в настоящем моменте. Да где угодно.
– Но не здесь же! – отвечает она с улыбкой.
Рядом с нами игровая площадка; за деревьями мелькают яркие качели и карусели. Старые, порядком изношенные, они все же предлагают свои невинные удовольствия.
Я понимаю,
