Все цвета моей жизни - Сесилия Ахерн
Я решаю, что настало время познакомиться с соседкой.
* * *
Наоми Уильямс, акушерка, вышедшая на пенсию, истинная дочь своего поколения, приехала в Лондон шестилетней, в 1960 году, с родителями, выходцами с Карибских островов. У нее на плечах лежат локоны с проседью, доброе лицо и улыбка располагают к себе, как будто приглашая зайти, поговорить, посмеяться, поделиться, улыбнуться друг другу. Ее присутствие похоже на теплое объятие в солнечный день, у нее дома уютно, как в утробе матери, – дом крепко держит, подпитывает. Повсюду у нее кристаллы: и там, и здесь, и в углу на полу, и на рамке картины на стене, и на краю цветочного горшка.
– Входите, – приглашает она, как только я представляюсь. Я переступаю через стоящую у входа соль.
– Гималайская, – поясняет она, – для очищения воздуха. Есть у нас вами такие соседи… мрачные.
Я принюхиваюсь и чувствую знакомый запах дыма.
– Жгла шалфей, – объясняет она. – Мой клиент сильно… Скажем так, волновался.
Я чуть не смеюсь над глупой сказкой, которую сама себе о ней сочинила. Она совсем не такая, какой я ее представляла. Я вхожу в комнату и не верю, что эта квартира такая же, как моя, что она в том же здании. В центре стоит раскладушка. Мне тут же вспоминается Эсме, и, хотя Наоми тепло, приветливо поздоровалась со мной, мысленно я довольно цинично прохаживаюсь насчет всяких там самозваных гуру. Стоит увидеть хоть одного, и поймешь, какого они все пошиба. Я, помню, все надеялась, что должны быть люди, похожие на меня, те, которые чувствуют больше того, что мы видим, но ни одного такого не встретила; по крайней мере, такого, кто не врет.
– Чаю? – предлагает она.
Я вообще-то могу уйти. Да и надо бы. Незачем тратить свою энергию на очередную аферистку, но мне любопытно.
– Если можно, травяного, – отвечаю я. – Без кофеина.
– Мята, ромашка, гибискус, земляника, имбирь, грибы… – Она смотрит на меня и договаривает: – Нет, не грибы. Психоделики вам не нужны.
Под ее взглядом я чувствую себя, как на рентгене.
– Располагайтесь, где вам удобно, – приглашает она.
Я опускаюсь в зеленое бархатное кресло с подголовником, большими петлями-ушами и оранжевым пледом, накинутым на спинку. Я не часто бывала в чужих домах. Я всегда старательно избегала этого, но чувствую, что здесь меня наполняет положительная энергия, и я становлюсь как будто промытой, чистой.
– Мамино кресло, – говорит она и ставит чашку с блюдцем на мозаичный столик рядом с ним.
– Она, наверное, очень его любила, – откликаюсь я, отпиваю глоток и замечаю сияние вокруг кресла, чувствую, как оно будто принимает меня в свои объятия.
Помолчав немного, она отвечает:
– Да, любила… Садилась в него и вязала.
Я провожу рукой по ярко-оранжевому пледу, накинутому на спинку, и говорю:
– Красивый…
– Как вы догадались, что она его связала?
– А как вы догадались, что чай из грибов мне бы не понравился?
– Случайно, – отвечает она, склоняет голову набок и изучающе смотрит на меня. – Как вы тут, осваиваетесь? Я несколько раз пробовала поймать вас, но… случая все не было.
– Да, осваиваюсь, спасибо. Все время хожу на собеседования.
– Понятно… Ну и как?
– Пока не очень.
– А чем вы занимаетесь?
– Была сиделкой, но не хотела бы больше работать с людьми.
– Это ограничивает, – отвечает она, улыбаясь вместе со мной и добавляет, поднося к губам чашку: – Природа, может быть… Но только не грибы!
К собственному удивлению, я смеюсь и говорю:
– Я пришла потому, что Димитрий составил петицию, чтобы вы сняли свои колокольчики, и все жильцы ее подписали.
Она озадаченно переспрашивает:
– Неужели все?
– Я – нет. Они мне нравятся.
– Спасибо.
Она бросает на них взгляд, а они в ответ позвякивают, как будто откликаясь на внимание хозяйки.
– Что ж, если всех беспокоят, я, пожалуй, сниму. Только непонятно, почему мне никто этого не сказал.
– А знаете, по-моему, все подписывали только потому, что он им велел. Он теперь понесет свою петицию в ассоциацию жильцов.
И тут она хохочет:
– Где президентом – я! И это ставит меня в неловкое положение. Придется организовывать встречу с самой собой и обсуждать вопрос о снятии вещи, которой я так дорожу. Но иногда очень важно встречаться с собой…
Она отпивает глоток чая и поверх своей чашки внимательно смотрит на меня.
Я ерзаю в кресле оттого, что мне становится неуютно, хотя оно тут ни при чем, и говорю:
– Я ведь сказала, что меня колокольчики не беспокоят. Я даже подумывала повесить такие же, так что вам нет смысла убирать свои, потому что моя квартира ближе к нему, чем ваша.
– Элис, – произносит она, – будьте с ним поосторожней. Может, он согласится на бесплатное занятие со мной. Я тогда быстро его раскушу.
– Рэйки? – спрашиваю я, снова ощущая приступ цинизма. От самозванки Эсме у меня остался плохой привкус во рту.
– И не только. Рефлексология, гомеопатия, лечение кристаллами.
Я прямо раскаляюсь от гнева. Все это ерунда. И толку от нее никакого! Трюкачи всякие. Шарлатаны. Аферисты. Все, хватит, наслушалась.
– Мне нужно идти. Приятно было познакомиться.
Она, удивившись, что я так резко оборвала разговор, вскакивает на ноги, чтобы остановить меня.
– Может, придете как-нибудь на занятие? – спрашивает она.
– Зачем это?
– Посмотреть, что я делаю, – отвечает Наоми. – Затем, что вам нужно сбросить с себя путы сомнения. Слишком вы циничны для своих молодых лет.
* * *
– Ничего с тобой особенного нет, – произносит Эсме, сидя напротив меня.
Ее слова совсем меня не успокаивают. Мы сидим у нее в сборном домике, в двух удобных креслах у окна.
– Думаешь, я обманываю, – начинает она. – Но это не так. Может, я не такая хорошая, как ты, не такая одаренная от природы. Ты видишь то, что я чувствую.
– Вы не чувствуете этого.
– Я училась несколько лет. Знаешь, сколько времени нужно, чтобы стать мастером рэйки?
– То, что человек учился, еще не значит, что он умеет. Думаю, у вас очень хорошо получается морочить людям головы, и они начинают думать, какая вы необыкновенно мудрая. Наверное, вы и себе голову заморочили. Может, вы хорошо считываете людей, хорошо манипулируете, но меня вы не проведете. Вы распыляли энергию Госпела во все стороны, как будто включили миксер и не закрыли его крышкой.
