Наваждение - Вениамин Ефимович Кисилевский
— Выйдите, — сказал Линевский, — мне надо одеться.
Переглянувшись, они вышли из комнаты. Виталий Михайлович надел рубашку, брюки. Завязывая перед зеркалом галстук, пристально вглядывался в свое неуловимо изменившееся лицо, бледное, осунувшееся, с темными кругами под глазами. Нерешительно потрогал шершавый подбородок.
— Да, побриться не мешало бы, — прозвучал за спиной голос появившегося благодетеля. — Ваш портфель возле кровати, но, если не возражаете, могу предложить новенькую, отличную бритву, голландскую. Не бреет, а гладит, одно удовольствие.
— Обойдусь своей, — хмуро сказал Линевский его отражению в зеркале. — Неплохо бы еще умыться.
— Естественно, естественно, — гостеприимно заулыбался попутчик. — Пойдемте, провожу вас. И вообще будьте, как дома, не стесняйтесь.
Бреясь перед вычурным зеркалом в сверкающей кафелем ванной комнате — этот неказистый снаружи домишко оказался прекрасно благоустроенным, — Линевский обдумывал положение, в которое угодил. Размышлял, сам себе удивляясь, спокойно, обстоятельно, не отчаиваясь и не паникуя. Папка, можно было не сомневаться, у них, проникли каким-то образом в сейф. Зачем тогда понадобился он? Ведь в самом деле немалых трудов им стоило доставить его в этот загородный домик. Но ловко, черти, сработали, ничего не скажешь. Не смогли сами разобраться в записях? Слабо верится. Там, вообще-то, не все еще пригнано и нет нужной последовательности, но для знающих специалистов — а таковых у них, можно не сомневаться, днем с огнем искать не требуется, — не китайская грамота. Похоже, он им понадобился сам. И незамедлительно. В прошлом году, на съезде в Ленинграде, заигрывал с ним один деятель, намеки прозрачные подпускал. Потом еще раз присоседился, вдвоем уже с каким-то немолодым улыбчивым субъектом. По-русски неплохо шпарили. Выразили надежду, что этот разговор у них не последний. Вот и охмуряли бы дальше — к чему было такую сложную аферу затевать? Диссертация, звонок из больницы, самолет… Или поняли, что сломать его не удастся, решили брать быка за рога?..
Виталий Михайлович досадливо поморщился — развалюха-бритва порою вдруг ополчалась против него, довольно чувствительно щипала. Да уж, не голландская… Линевский по-ребячьи сотворил гримасу своему отражению. Но это все теперь не существенно, надо продумать дальнейший ход событий, предвидеть, опередить. Что у них на вооружении? Пропажа папки — неслабый повод, чтобы шантажировать его. Ключи от сейфа были только у него. И ключей не стало, и сам куда-то делся. Получается, прихватил папочку — и след простыл. Неужели кто-нибудь может подумать, что он способен?.. А почему бы и нет? — не ему чета товарищи, руководящие и ответственные, сюрпризики преподносили. Но отбиться, пожалуй, можно, рассказать все, как было, у него, в конце концов, свидетели…
И страшная, болезненная мысль полоснула вдруг по сердцу. Галка! Как же до сих пор ни разу о ней не вспомнил? Неужели она тоже? С нее ведь все началось — уговаривала поехать на эту злополучную дачу, приставала, чуть ли не слезу пустила, когда он не соглашался… Еще и соседа своего тронутого зачем-то потащила… А он-то, лопушок, все за чистую монету принимал, бражничал с ними, хороводился… Предательница! Дрянь! Влюбленной прикидывалась, опутывала, провела… За сколько они ее, интересно, купили? Галка, его милая нежная Галка, единственный человек, которому до конца верил, которую…
Послышался осторожный стук в дверь:
— Виталий Михайлович, у вас все в порядке? Может, что-нибудь нужно?
— Все нормально, скоро выйду, — раздраженно ответил Линевский.
Что ж, с Галкой он еще разберется. Уже ради одного этого стоит вернуться домой, чтобы посмотреть в ее непроницаемо-черные глаза. Ведьмины плаза. Иудины глаза. И пусть эти бандиты не надеются, что так легко заполучат его. Только умно надо действовать, дров не наломать. Бежать, скорее всего, не удастся — об этом уж они наверняка позаботились, не дилетанты. Достаточно только на верзилу с чумацкими усами посмотреть, посиживавшего на диванчике. Есть, наверное, два варианта. Первый — дать им понять, что ни в какие игры он с ними играть не собирается. Пусть шантажируют сколько угодно, пусть угрожают. Увидят, что уговоры не помогают, насилие применят? Тут, вдали от людей, пара пустяков… Ни одна живая душа не знает, где он сейчас. И не узнает, если вздумают они… Но что пользы им, если замордуют его, что выгадают? Злость выместят? Обезопасят себя от неминуемых разоблачений? Тоже не исключено…
Значит — второй? Сделать вид, будто поддался на уговоры, принимать все их условия, пока не выпадет счастливая минута сбежать или, на худой конец, дать о себе знать кому-нибудь из своих? На этой стороне или на той. Очевидно, все-таки на той. Но ведь не в темницу же они его упрячут, будет работать в какой-нибудь лаборатории, люди там, встречи самые непредвиденные…
Только сыграть придется очень тонко, чтобы не разгадали они его замысел. Тоже не лыком шиты. Посопротивляться, истерику даже устроить… Хорошо бы все-таки, чтобы дело не дошло до пересечения границы, там сложности неизмеримо возрастут…
— Виталий Михайлович, — снова поскреблись в дверь, — завтрак уже на столе!
— Иду, — с решимостью выдохнул Линевский и клацнул дверной задвижкой.
Усатый за стол не сел, завтракал Виталий Михайлович вдвоем с попутчиком. Назвался Сергеем Анатольевичем, был подчеркнуто предупредителен и вежлив. Предложил Линевскому вина и не стал настаивать, когда тот отказался. Сам выпил всего одну рюмку, «за здоровье дорогого гостя». Разговор, однако, клеился плохо. Линевский все больше отмалчивался.
— Хотите, — приятельски улыбнулся Сергей Анатольевич, — расскажу, о чем вы думали в ванной? В роду у меня были цыгане, генетически бесследно этот факт, видимо, не прошел.
Линевский на секунду поднял на него глаза и снова уставился в тарелку.
— Так вот, — не без удовольствия начал Сергей Анатольевич, поощренный его некоторым вниманием, — вы, естественно, обдумывали, как выпутаться из устроенной вам западни. Бежать, справедливо решили вы, не удастся, на ротозеев мы не похожи. Попытаться воззвать каким-либо путем к широкой, милицейской, в основном, общественности тоже не получится — местечко сие, к вашему сожалению, весьма уединенное. Бросаться, уподобившись доблестному рядовому Матросову, на амбразуру вы тоже не станете — слишком примитивно, да и себе дороже, тем более, что никто и ничто вам не угрожает. Остается последнее — притвориться проигравшим, изобразить покорность судьбе, пока не представится удобный случай улизнуть. Ну как, угадал?
— Не угадали, — буркнул Линевский, чувствуя, как у него в прямом смысле
