В мечтах о швейной машинке - Бьянка Питцорно
Они, Зита с Ассунтиной, – вот кто был по-настоящему беден. Мать с дочерью жили одни, без мужчины (мужа одной и, соответственно, отца другой не так давно зарезали в пьяной драке) в низком сыром полуподвале без окон, куда с тротуара приходилось спускаться на целых три ступеньки. А сохранить безупречную чистоту господского белья в подобном месте, где вечно царил сумрак, – дело непростое: ни одна искра, вылетевшая из разогретого углями утюга, не должна его прожечь, ни одно пятнышко сажи – испачкать. А если оно ещё и накрахмалено, как мужские сорочки? Вот где беда так беда! Одних утюгов Зите приходилось всё время держать на плите по меньшей мере три, чтобы не ждать, пока снова разогреется уже остывший. Будь у неё выход во двор да чистая вода, стиркой она заработала бы чуть больше, пока же вынужденно ограничивалась глажкой ещё сырого белья, которое брала у прачки.
Постоянных заказчиков у неё было немного, и бо́льшую их часть, вроде американки Мисс, самой щедрой её клиентки, приводила я, – только тем и справлялись. Справлялись, правда, с грехом пополам, так что зачастую они с дочерью могли позволить себе разве что чёрствый хлеб, не сдобренный и каплей масла; даже капуста с бобами или жареные баклажаны, которые в нашем городе называли «мясом бедняков», были для них роскошью, дозволенной только по воскресеньям. Если бы я, как уже упоминала, не отдавала им мною же перешитые платья с господского плеча, и мать, и дочь ходили бы в лохмотьях.
После смерти Мисс между нами возникла некоторая недосказанность, тягостный разлад. Зите стало не хватать той небольшой суммы, на которую, сколь бы крохотной она ни была, гладильщица рассчитывала, я же по прошествии необходимого бюрократической машине времени начала получать в банке ежемесячную ренту в размере сорока лир, прожить на которые, разумеется, не представлялось возможным, но которые, тем не менее, вселяли в меня спокойствие, дарили невиданный прежде шанс вздохнуть полной грудью, поскольку доставались не усердным трудом, а просто так, ни за что.
Именно из-за этой бюрократической задержки первые восемь платежей – триста двадцать лир разом, целое состояние, – пришли одновременно, в конце декабря, и я тотчас же предалась самым невероятным мечтаниям. Можно купить абонемент на оперный сезон: снова на галёрку, конечно, зато на все спектакли подряд. О, я бы не пропустила ни одной оперы, и не пришлось бы ломать голову, выбирая, какую из них или какие две себе позволить. Или поступить в вечернюю школу, подтянуть орфографию, чтобы не было стыдно, если случится написать письмо. А заодно выучить историю, географию, арифметику – хотя бы по чуть-чуть. Может, получить аттестат, пусть даже в работе мне это никак не поможет. Правда, я всё равно не знала, хватит ли ренты на оплату школы, да и найдётся ли у меня время её посещать, так что подобные планы были не более чем витанием в облаках. Видимо, эта уйма денег совсем вскружила мне голову. Впрочем, были у меня и более скромные желания. Например, съездить куда-нибудь на поезде. Я ещё никогда не садилась в поезд, хотя не раз видела, как они приходят и уходят. Да, путешествие – пускай совсем короткое, зато самое настоящее! Хотя бы в Г. – так можно обернуться за день, это я знала точно, и не будет нужды тратиться на гостиницу. Или даже добраться до порта П. и наконец-то увидеть море. Но в таком случае, видимо, придётся где-то заночевать. Хватит ли денег на скромную гостиницу? Небольшие пансионы, о которых упоминала синьорина Джемма, мне доверия не внушали: а что, если в комнату вломится какой-нибудь незнакомец? Но может, подумала я, в П. есть женский монастырь, где меня приютят на ночь? Вот только как убедить монахинь, что я порядочная девушка, а не сорвиголова, ищущая приключений? Пару раз, где-то на полпути из одного воздушного замка в другой, у меня вдруг закрадывалась мыслишка, что этих денег я не заслужила, поскольку ничего не сделала, чтобы их заработать, а значит, должна поделиться с Зитой. Но, признаюсь, я тотчас же её отгоняла: поводов хватало. В конце концов, Мисс оставила эти деньги мне, и отдать их другому человеку было бы оскорблением её памяти. Она ведь знала, что белье кто-то стирает и гладит, и делаю это не я. Так почему не назначила ренты гладильщице с прачкой? Потому что не знала их имён, подсказал едва слышный внутренний голос, потому что никогда не видела их в лицо, ведь этим всегда занималась я. Ну и что? Бедняков в городе полным-полно. Предлагаете раздать чужим людям всё, что заработала тяжким трудом? Разве мало того, что я с ног до головы одела и мать, и дочь, перешив для них ношеную одежду Мисс и платья Клары, которые отдала мне жена инженера Карреры? Плотная, тёплая одежда; Ассунтине больше не приходилось дрожать под вязаной шалью, как другим девчонкам из нашего квартала, – нет, у неё было шерстяное пальто с бархатными лацканами, как у господских дочек. Изначально оно ещё было оторочено шнурами, но, заузив силуэт, я их спорола: на дочери гладильщицы подобная элегантность смотрелась бы неуместно. Ассунтине пальто так понравилось, что она его почти не носила, чтобы не истрепать, – предпочитала кутаться в мою старую шаль, может, ещё и для того, чтобы не слишком отличаться от других девчонок. Заодно я нашла ей пару зимних ботинок, в весьма неплохом состоянии и всего на два размера больше: на шерстяной носок они сели идеально и сгодятся ей даже на будущий год. Зита не переставала меня благодарить и даже хотела оплатить мне хотя бы те часы, когда я распарывала, подрезала, обмётывала края, перешивала пуговицы. Но я, зная, что за душой у неё ни гроша, только отмахивалась: «Долг платежом красен». Хотела ещё убедить жену инженера поручить подруге глажку белья, чтобы возместить сумму, которой та лишилась из-за смерти Мисс, но у синьоры Каррера уже была прачка,
