Анна Ахматова - От царскосельских лип: Поэзия и проза
Хоть я лично знал Есенина только по нескольким встречам (в прошлом году, например, возвращаясь из Михайловки, я оказался в одном вагоне с ним, и мы долго и много говорили – до самой Москвы), но и я очень расстроен. Жаль человека, а еще больше жаль поэта.
Предполагают, что ночью у Есенина случился припадок, и не было около него никого, кто бы мог его удержать, – он был один в номере.
29.12.1925
В 9 часов утра меня поднял с постели звонок АА. Она просила меня зайти к ней часа через два, а до этого отправить телеграмму в Бежецк – узнать о здоровье Левы. Расспросила меня подробности о Есенине. Рассказал все, что знал…
Есенин… О нем долго говорили. Анну Андреевну волнует его смерть. «Он страшно жил и страшно умер… Как хрупки эти крестьяне, когда их неудачно коснется цивилизация… Каждый год умирает по поэту… Страшно, когда умирает поэт…» – вот несколько в точности запомнившихся фраз…
Из разговора понятно было, что тяжесть жизни, ощущаемая всеми и остро давящая культурных людей, нередко их приводит к мысли о самоубийстве. Но чем культурнее человек, тем крепче его дух, тем он выносливее… Я применяю эти слова прежде всего к самой АА. А вот такие, как Есенин, – слабее духом. Они не выдерживают.
А Есенина она не любила, ни как поэта, ни, конечно, как человека. Но он поэт и человек, и это много. И когда он умирает – страшно. А когда умирает такой смертью – еще страшнее. И АА вспомнила его строки:
Я в этот мир пришел,Чтобы скорей его покинуть…
(Цитирую на память и, может быть, неверно.)
Павел Лукницкий.
Из книги «Встречи с Анной Ахматовой»
И клялись они Серпом и Молотом [34]Перед твоим страдальческим концом:«За предательство мы платим золотом,А за песни платим мы свинцом».
Ноя6рь 1926
Ситец декоративный. Всемирная промышленная выставка в Париже. 1925 год.
О, знала ль я, когда в одежде белой…
О, знала ль я, когда в одежде белойВходила Муза в тесный мой приют,Что к лире, навсегда окаменелой,Мои живые руки припадут.
О, знала ль я, когда неслась, играя,Моей любви последняя гроза,Что лучшему из юношей, рыдая,Закрою я орлиные глаза.
О, знала ль я, когда, томясь успехом,Я искушала дивную судьбу,Что скоро люди беспощадным смехомОтветят на предсмертную мольбу.
30 мая 1927
Мраморный дворец
Кавказское
Здесь Пушкина изгнанье началосьИ Лермонтова кончилось изгнанье.Здесь горных трав легко благоуханье,И только раз мне видеть удалосьУ озера, в густой тени чинары,В тот предвечерний и жестокий час —Сияние неутоленных глазБессмертного любовника Тамары.
Июль 1927
Кисловодск
Ты прости мне, что я плохо правлю…
Ты прости мне, что я плохо правлю,Плохо правлю, да светло живу,Память в песнях о себе оставлю,И тебе приснилась наяву.Ты прости, меня еще не зная [35],Что навеки с именем моим,Как с огнем веселым едкий дым,Сочеталась клевета глухая.
23 августа 192?
Если плещется лунная жуть…
Если плещется лунная жуть,Город весь в ядовитом растворе.Без малейшей надежды заснутьВижу я сквозь зеленую мутьИ не детство мое, и не море,И не бабочек брачный полетНад грядой белоснежных нарциссовВ тот какой-то шестнадцатый год…А застывший навек хороводНадмогильных твоих кипарисов.
1 октября 1928
Ленинград
Эпиграмма
Здесь девушки прекраснейшие спорятЗа честь достаться в жены палачам.Здесь праведных пытают по ночамИ голодом неукротимых морят.
1928
Конка на Дворцовом мосту. Фото 1910-х гг.
Петербург я начинаю помнить очень рано – в девяностых годах… Это Петербург дотрамвайный, лошадиный, коночный, грохочущий и скрежещущий, лодочный, завешанный с ног до головы вывесками, которые безжалостно скрывали архитектуру домов. Воспринимался он особенно свежо и остро после тихого и благоуханного Царского Села.
Анна Ахматова.
Из «Записных книжек»
Тот город, мной любимый с детства…
Тот город, мной любимый с детства,В его декабрьской тишинеМоим промотанным наследствомСегодня показался мне.
Все, что само давалось в руки,Что было так легко отдать:Душевный жар, молений звукиИ первой песни благодать —
Все унеслось прозрачным дымом,Истлело в глубине зеркал…И вот уж о невозвратимомСкрипач безносый заиграл.
Но с любопытством иностранки,Плененной каждой новизной,Глядела я, как мчатся санки,И слушала язык родной.
И дикой свежестью и силойМне счастье веяло в лицо,Как будто друг от века милыйВсходил со мною на крыльцо.
1929
Царское Село
Двустишие
От других мне хвала – что зола,От тебя и хула – похвала.
Весна 1931
Нет, гуртом гонимым по Ленинке…
О. Мандельштаму
Нет, гуртом гонимым по ЛенинкеЗа Кремлевским поводыремНе брести нам, грешным, вдвоем.Мы с тобой, конечно, пойдем,По Таганцевке, по Есенинке [36]Иль большим Маяковским путем…
1930-е годы
Привольем пахнет дикий мед…
Привольем пахнет дикий мед,Пыль – солнечным лучом,Фиалкою – девичий рот,А золото – ничем.Водою пахнет резедаИ яблоком – любовь,Но мы узнали навсегда,Что кровью пахнет только кровь…
И напрасно наместник РимаМыл руки перед всем народомПод зловещие крики черни;И шотландская королеваНапрасно с узких ладонейСтирала красные брызгиВ душном мраке царского дома…
1934
Ленинград
Надпись на книге
Что отдал – то твое.
Шота РуставелиИз-под каких развалин говорю,Из-под какого я кричу обвала,Как в негашеной извести горюПод сводами зловонного подвала.
Пусть назовут безмолвною зимойИ вечные навек захлопну двери.И все-таки узнают голос мой.И все-таки ему опять поверят.
1930-е годы
Все ушли, и никто не вернулся…
Все ушли, и никто не вернулся,Только, верный обету любви,Мой последний, лишь ты оглянулся,Чтоб увидеть все небо в крови.Дом был проклят, и проклято дело,Тщетно песня звенела нежней,И глаза я поднять не посмелаПеред страшной судьбою своей.Осквернили пречистое слово,Растоптали священный глагол,Чтоб с сиделками тридцать седьмогоМыла я окровавленный пол.Разлучили с единственным сыном,В казематах пытали друзей,Окружили невидимым тыномКрепко слаженной слежки своей.Наградили меня немотою,На весь мир окаянно кляня,Окормили меня клеветою,Опоили отравой меняИ, до самого края доведши,Почему-то оставили там.Любо мне, городской сумасшедшей,По предсмертным бродить площадям.
1930-е годы
Заклинание
Из тюремных ворот,Из заохтенских болот,Путем нехоженым,Лугом некошеным,Сквозь ночной кордон,Под пасхальный звон,Незваный,Несуженый, —Приди ко мне ужинать.
15 апреля 1936
Анна Андреевна приехала. Она остановилась у С. А. Толстой-Есениной… Я ее пошла провожать от Мандельштамов. Мы зашли в дом, остались одни в комнате, отведенной Анне Андреевне. Она прилегла на диван, потом сама предложила мне написать какие-нибудь свои стихи (в первый раз за все время нашего знакомства). Ну, что вы хотите?» Я попросила «Музу», «Если плещется лунная жуть…» и «От тебя я сердце скрыла…». Она вырвала лист из альбома и на трех его страницах написала карандашом эти три стихотворения, пометив «Переписано 19 июля 1937 года. Москва». «А на четвертой странице я напишу вам вот что, – предложила она. Это было «Заклинание». Я не знала этого стихотворения. Она поставила дату «15 апреля 1936 года» и объяснила: «Это пятидесятилетие Гумилева».
Эмма Герштейн. Мемуары
Последний тост
Я пью за разоренный дом,За злую жизнь мою,За одиночество вдвоемИ за тебя я пью, —За ложь меня предавших губ,За мертвый холод глаз,За то, что мир жесток и груб,За то, что Бог не спас.
27 июня 1934
Шереметевский дом
МЫ НИ ЕДИНОГО УДАРА НЕ ОТКЛОНИЛИ ОТ СЕБЯ
