Анна Ахматова - От царскосельских лип: Поэзия и проза
14 сентября 1922
Петербург
Здравствуй, Питер! Плохо, старый…
Для Л. Н. Замятиной
Здравствуй, Питер! Плохо, старый,И не радует апрель!Поработали пожары,Почудили коммунары,Что ни дом – в болото щель.Под дырявой крышей стынем,А в подвале шепот вод:«Склеп покинем, всех подымем,Видно, нашим волнам синимПравить городом черед».
24 сентября 1922
Дьявол не выдал. Мне все удалось…
Дьявол не выдал. Мне все удалось.Вот и могущества явные знаки.Вынь из груди мое сердце и бросьСамой голодной собаке.Больше уже ни на что не гожусь,Ни одного я не вымолвлю слова.Нет настоящего – прошлым горжусьИ задохнулась от срама такого.
Сентябрь 1922
Разлука
Вот и берег северного моря,Вот граница наших бед и слав, —Не пойму, от счастья или горяПлачешь ты, к моим ногам припав.Мне не надо больше обреченных —Пленников, заложников, рабов,Только с милым мне и непреклоннымБуду я делить и хлеб, и кров.
Осень 1922
Хорошо здесь: и шелест, и хруст…
Хорошо здесь: и шелест, и хруст;С каждым утром сильнее мороз,В белом пламени клонится кустЛедяных ослепительных роз.И на пышных парадных снегахЛыжный след, словно память о том,Что в каких-то далеких векахЗдесь с тобою прошли мы вдвоем.
Декабрь 1922
* * *В первый раз я увидел Ахматову в 1923-м или в 1924-м году на вечере поэтов, устроенном Союзом писателей. Это было на Фонтанке, недалеко от Невского, в тогдашней резиденции Союза. Ахматова стояла в фойе и оживленно разговаривала с двумя или тремя неизвестными мне дамами. Она была в белом свитере, который туго охватывал ее фигуру, выглядела молодой, стройной, легкой. Разговор также казался легким и непринужденным, с улыбками. От Ахматовой веяло свободой, простотой, грацией.
На эстраду она взошла такой же и вместе с тем другой, в новом облике. Она прочла всего два коротких и острых стихотворения. Было похоже на то, что она не хочет дружить с аудиторией и замыкается в себя. Прочитав стихи, не сделав даже краткой паузы, не ожидая аплодисментов и не взглянув на сидящих в зале, она резко и круто повернулась – и мы перестали ее видеть. И в этом жесте было уже не только изящество, но сила, смелость и вызов.
Человеческий образ Ахматовой с того вечера крепко запомнился и соединился с давно уже сложившимся образом ее поэзии.
Д. Е. Максимов.
«Об Анне Ахматовой, какой помню»
Анна Ахматова. 1920-е годы.
С юности, еще в ту пору, когда пришлось ютиться по чужим углам, Анна Андреевна привыкла и читать и писать по ночам, поэтому и вставала позже всех, чем вызывала неудовольствие домочадцев. Сначала свекрови и Гумилева, а затем Пунина и его законной жены. Корней Иванович Чуковский с ее слов занес в свой Дневник такой эпизод:
…Когда Анна Андреевна была женой Гумилева, они оба увлекались Некрасовым, которого с детства любили. Ко всем случаям своей жизни они применяли некрасовские стихи. Это стало у них любимой литературной игрой. Однажды, когда Гумилев сидел поутру у стола и спозаранку прилежно работал, Анна Андреевна все еще лежала в постели. Он укоризненно сказал ей словами Некрасова:
Белый день занялся над столицей.Сладко спит молодая жена,Только труженик муж бледнолицыйНе ложится, ему не до сна…
Анна Андреевна ответила ему… цитатой:
…на красной подушкеПервой степени Анна лежит» [33].
Веет ветер лебединый…
Веет ветер лебединый,Небо синее в крови.Наступают годовщиныПервых дней твоей любви.
Ты мои разрушил чары,Годы плыли как вода.Отчего же ты не старый,А такой, как был тогда?
Даже звонче голос нежный,Только времени крылоОсенило славой снежнойБезмятежное чело.
21 февраля 1918
Вечер тот казни достоин…
Вечер тот казни достоин,С ним я не справлюсь никак.Будь совершенно спокоен —Ты ведь мужчина и враг,
Тот, что молится мешает,Муке не хочет помочь,Тот, что твой сон нарушает,Тихая, каждую ночь.
Ты ль не корил маловерныхИ обличал, и учил!Ты ли от всякия скверныИзбавить тебя не молил!
«Сам я не знаю, что сталось,К гибели, что ли, иду?Ведь как ребенок металасьПередо мною в бреду.
Выпил я светлые каплиС глаз ее – слезы стыда».Верно, от них и ослаблиРуки твои навсегда.
1922
Как мог ты, сильный и свободный…
Как мог ты, сильный и свободный,Забыть у ласковых колен,Что грех карают первородныйУничтожение и тлен.
Зачем ты дал ей на забавуВсю тайну чудотворных дней, —Она твою развеет славуРукою хищною своей.
Стыдись, и творческой печалиНе у земной жены моли.Таких в монастыри ссылалиИ на кострах высоких жгли.
1922
Новогодняя баллада
И месяц, скучая в облачной мгле,Бросил в горницу тусклый взор.Там шесть приборов стоят на столе,И один только пуст прибор.
Это муж мой, и я, и друзья моиВстречаем Новый год.Отчего мои пальцы словно в кровиИ вино, как отрава, жжет?
Хозяин, поднявши полный стакан,Был важен и недвижим:«Я пью за землю родных полян,В которой мы все лежим!»
А друг, поглядевши в лицо моеИ вспомнив Бог весть о чем,Воскликнул: «А я за песни ее,В которых мы все живем!»
Но третий, не знавший ничего,Когда он покинул свет,Мыслям моим в ответПромолвили: «Мы выпить должны за того,Кого еще с нами нет».
Конец 1922 года
Скучно мне всю жизнь спасать…
Скучно мне всю жизнь спасатьОт себя людей,Скучно кликать благодатьНа чужих друзей!
1923
А. Ахматова на даче Щеголевых в Сиверской. 1925 г. Фотография Пунина.
Лотова жена
Жена же Лотова оглянулась позади его и стала соляным столпом.
Книга БытияИ праведник шел за посланником Бога,Огромный и светлый, по черной горе.Но громко жене говорила тревога:Не поздно, ты можешь еще посмотретьНа красные башни родного Содома,На площадь, где пела, на двор, где пряла,На окна пустые высокого дома,Где милому мужу детей родила.Взглянула – и, скованы смертною болью,Глаза ее больше смотреть не могли;И сделалось тело прозрачною солью,И быстрые ноги к земле приросли.Кто женщину эту оплакивать будет?Не меньшей ли мнится она из утрат?Лишь сердце мое никогда не забудетОтдавшую жизнь за единственный взгляд.
21 февраля 1924
Петербург, Казанская, 2
Художнику
Мне все твоя мерещится работа,Твои благословенные труды:Лип, навсегда осенних, позолотаИ синь сегодня созданной воды.
Подумай, и тончайшая дремотаУже ведет меня в твои сады,Где, каждого пугаясь поворота,В беспамятстве ищу твои следы.
Войду ли я под свод преображенный,Твоей рукою в небо превращенный,Чтоб остудился мой постылый жар?…
Там стану я блаженною навекиИ, раскаленные смежая веки,Там снова обрету я слезный дар.
1924
Муза
Когда я ночью жду ее прихода,Жизнь, кажется, висит на волоске.Что почести, что юность, что свободаПред милой гостьей с дудочкой в руке.
И вот вошла. Откинув покрывало,Внимательно взглянула на меня.Ей говорю: «Ты ль Данту диктовалаСтраницы Ада?» Отвечает: «Я».
Март 1924
Петербург, Казанская, 2
* * *29. 10. 1925
В комнате очень холодно. А. Е. Пунина начинает топить.
Время подходит к 9 часам. АА с сожалением говорит, что ей надо уходить домой, потому что она должна застать управдома, чтобы взять у него трудовую книжку В. К. Шилейко. Какую трудовую книжку? Зачем? Оказывается, что трудовая книжка Шилейко лежит у управдома, а без нее В. К. Шилейко не может получить жалованье в университете. И вот, вместо того чтобы самому по лестнице спуститься к управдому и взять ее, Шилейко заставляет АА специально для этого возвращаться на несколько часов раньше в свою ужасную квартиру, идти к управдому, выдумывать повод – почему именно она, а не сам В. К. Шилейко приходит…
А. Е. Пунина начинает топить печку в соседней комнате – в спальне. Я иду туда, гоню А. Е. Пунину и затапливаю печку сам. АА покидает диван с термометром под мышкой – поставленным по моим увещаниям. Подходит к печке. Садится на корточки перед ней и ежится.
