Короткая память - Вера Александровна Колочкова
– Как это – отравили? Кто?
– Если б я знал, Елена Михайловна… Да если б даже и знал… Это уже не имеет значения. Моя жена в критическом состоянии, врачи никаких прогнозов не дают, все плохо… Слишком большая порция яда в воде была.
– В какой воде, не понимаю?
– Кто-то подлил синильную кислоту в бутылку с водой, из которой ночью пила Ольга. Она на прикроватной тумбочке в изголовье стояла. Кто-то из тех, кто был в доме.
– А кто был в доме?
– Я был… Подруга Ольги была. И Нина.
– О боже… Но ведь не думаешь же ты, что это могла быть Нина…
– Нет, я так не думаю. Я сейчас вообще думать ни о чем не могу. Я в больнице сейчас, хотя к Ольге меня не пускают. Она в реанимации.
– Но она… Она не умрет?
– Я вам еще раз говорю – нет прогнозов. Состояние очень тяжелое. Врачи делают все что могут.
– О боже… – снова повторила Елена Михайловна, хватаясь за сердце. – И что теперь будет, Павел? И я еще раз спрошу – не хочешь ли ты сказать… что Нина…
– Я ничего не хочу сказать. Вы спросили, я ответил. Надо быть готовыми, что Нину вызовут повесткой к следователю.
– Да какой следователь! Она же еще маленькая совсем!
– Ей шестнадцать лет, Елена Михайловна. Ее вполне могут допросить. Может, психолога на допрос вызовут или педагога, не знаю. По-моему, там от возраста подозреваемого зависит…
– Значит, Нина будет подозреваемой? О боже, Павел, во что ты ее втянул… Зачем, зачем я ей позволила встречаться с тобой! Теперь еще и Нинель придется все рассказать… Это же ужас, что теперь будет! Мне даже представить страшно! Как я всю эту ситуацию Нинель объясню?
– Простите, Елена Михайловна, мне сейчас трудно говорить с вами. Я все понимаю, но… Я только об одном сейчас думаю – пусть моя жена будет жива… Ни о чем больше думать не могу, простите.
– Да, я понимаю… Понимаю, что у каждого своя беда. Ты уж прости меня, Пашенька. Спасибо, что все рассказал, хоть знать буду. Сейчас еще с Ниночкой поговорю…
Но поговорить с Ниной не получилось – та спала крепким сном, наплакавшись. Елена Михайловна не стала ее будить, накрыла пледом, тихо вышла из комнаты.
Нина так и не проснулась до приезда матери. Та вошла в дверь, волоча за собой чемодан на колесиках, проговорила, как всегда, чуть капризно:
– Как я устала, мам… Десять часов в автобусе ехала! Потом еще на такси…
– Здравствуй, доченька! Как отдохнула? Хорошо выглядишь…
– Да разве можно хорошо отдохнуть за десять дней! И санаторий такой… Ниже среднего. Даже развлечений никаких нет, представляешь? С утра процедуры, после обеда прогулка. А вечером – вообще ничего! Еще и соседка по комнате такая молчунья попалась, уткнется в книжку, и будто нет ее! А если что-то говорить начинает – сразу умничает. Терпеть не могу, когда умничают! Я то читала, это читала… А вы фильмы Тарантино смотрели, Нинель? А Федерико Феллини? – изобразила она гримаской умную соседку по комнате. – Как будто мне больше делать нечего, как книжки читать да этим самым Феллини интересоваться…
Закончив свой гневный капризный монолог, Нинель прошла на кухню, села за стол, спросила у матери:
– Есть у тебя что-нибудь вкусненькое, а? Так надоела эта еда казенная…
– Да, есть! Конечно, есть! Я ведь ждала тебя… Жаркое сделала, как ты любишь, пироги испекла.
– А с чем пироги?
– Один с мясом, один с рыбой, один со свежей смородиной.
– Давай с мясом… И чаю налей, ладно?
Пока мать суетилась по кухне, Нинель смотрела в окно, вздыхала. Потом проговорила жалобно:
– Другие вон на Мальдивы отдыхать ездят, а я – в занюханный санаторий…
– Так сколько денег заработают, на то и ездят! – не подумав, сказала Елена Михайловна, и тут же пожалела об этом, да поздно было.
– Ты что, мам… Ты меня упрекнула сейчас, что ли? Мол, не работаю, на шее твоей сижу?
– Нет, Нинель, нет… Что ты… Я вовсе не хотела тебя упрекнуть! Да и не велика моя шея, сама знаешь, особо не рассидишься! Это ведь все Павел нам помогает, и хорошо помогает, жаловаться нельзя…
– Он и обязан помогать, между прочим! Мы его дочь растим! И это вовсе не помощь, а обязательный размер алиментов!
– Так ведь тебе уже в суде объяснили насчет алиментов, помнишь? Когда ты хотела официально исполнительный лист получить? Сказали, что сумма алиментов по закону будет гораздо меньше той, что Павел дает.
– Мам, ну что ты в этом понимаешь вообще? Знаешь, у меня такое чувство, будто ты его все время защитить пытаешься! Он кто тебе, скажи? Он твою дочь сделал несчастной, а ты все Павел да Павел!
– Прости, доченька, я не хотела. Прости. Вот, я чаю тебе налила… И пирога отрезала… Поешь, доченька. Не обижайся.
– Да я не обижаюсь, просто иногда не понимаю тебя… А где Нина, кстати? Почему не дома? Гуляет где-то? Могла бы и дома быть, встретить мать по-человечески!
– Она дома, Нинель…
– Дома? А почему меня не встречает?
– Она спит сейчас. Наплакалась и спит. Не надо ее будить.
– Наплакалась? Почему? Кто-то ее обидел? Что у вас тут произошло, почему мне сразу не рассказала? Давай, говори быстрее!
– Ой, даже не знаю, как начать… Сначала ведь мне признаться надо…
– Да что такое, мам? В чем признаться?
Елена Михайлова помолчала немного, пытаясь собраться с духом, потом выпалила на едином выдохе:
– Я разрешила ей поехать к отцу, Нинель. Она у меня спросила, и я разрешила. Я подумала – она ведь взрослая уже… Если хочет его увидеть, то пусть…
– Мам… Да как ты могла? Как ты могла вообще что-то решать, что-то думать? Да кто ты такая вообще? Это же моя дочь, это мой бывший муж! Только я одна могу принимать какие-то решения, только я одна! Как ты могла, мам, объясни?
– Ну ладно, ладно… Не в этом же проблема сейчас, кто да что решил… Ты выслушай меня до конца, а потом уж возмущайся, сколько захочешь!
– Ладно, давай говори…
– Понимаешь, у Павла в это воскресенье день рождения был… И Ниночка к нему поехала. Платье новое надела, причесалась красиво… Сказала, что ночевать у него в доме останется, и я разрешила.
Нинель подняла руки и помотала головой в изнеможении, показывая, что не может выразить свое возмущение словами. Елена Михайловна замолчала виновато,
