Бегство в Египет. Петербургские повести - Александр Васильевич Етоев
Дядя Коля улыбнулся в усы и весело притопнул ногой.
– А коробочек, который на ваш похожий, я вспомнил вот по какому случаю. Дело было возле бани на Усачёва; кажется, на первомайские праздники. Людей набилось в переулок – не продохнуть, хвост тянулся аж от Египетского моста, оно понятно – кому ж на праздники немытым хочется оставаться. В общем, стоим мы в очереди, время приближается к вечеру, а очереди конца не видно. Стоять скучно – ну поскандалит кто, ну со знакомым анекдотом каким-нибудь перекинешься, ну в газету соседу спереди заглянешь через плечо, и больше никаких развлечений. Как вдруг – смех, кто-то на свистульке играет, кто-то лает, кто-то свистит по-птичьи. Смотрим, а прямо напротив нас бременские музыканты, ну хоть ты тресни. Внизу собака, у собаки на спине – кот, а у кота на голове – попугай. Сюда б ещё осла с косолапым мишкой, была бы полная картина, как у Крылова. И руководит всей этой комедией тот самый дядька, который в штанах и с тросточкой.
Дядя Коля перевёл дух, потом продолжил, не снимая улыбку:
– «Репетируйте, – кричит, – репетируйте!» – это он своей звериной компании, а сам тросточкой над попугаем трясёт. Попугай ему: «Р-руками не тр-рогать!» – и крылом от его палки отмахивается. Кот с собакой тоже переминаются, – видно, скучно им стоять без работы. А попугай на них: «Не р-рыпайтесь, дур-раки!» – чтобы, значит, равновесие не терялось. Очередь, конечно, развеселилась, так смешно у них всё это выходит. Потом дядечка поднимает руки, требуя от людей внимания. И тогда, когда шум стихает, попугай, перегнувшись через кота, орёт псу прямо в ухо: «Р-раки!» Псина пятится враскорячку задом, как бы изображает рака. Попугай зря времени не теряет, он орёт что есть силы: «Р-родина!» Кот, услышав такое слово, начинает приятным голосом: «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек». И поёт вроде как по-кошачьи, а звучит почти что по-человечески, вот что значит идёт от сердца. Пёс тем временем продолжает пятиться, кот поёт про поля и реки, попугай же, он над ними начальник, вдруг как крикнет громко, по-командирски: «Кор-робок! – кричит. – Кор-робок!» – а у самого уже папироса в клюве, то есть вроде как бы требует прикурить. Тут хозяин достаёт коробок и трясёт им над попугайским ухом: мол, и рад бы вас порадовать огоньком, да не получится, спички кончились. Вот тогда-то я её и запомнил, эту самую картинку с ракетой, когда он тряс коробочком в воздухе. Попугай не унимается, требует: «Кор-робок! – кричит. – Кор-робок!» – и как-то жалостно при этом подкукарекивает. Тогда хозяин обращается к очереди: товарищи, говорит, кто не жадный, не одолжите ли пернатому огоньку. Ну, народ тут как из очереди повалит – не потеха ли, курящая птица? – ясно ж, каждому хотелось быть первым, и со спичками, и так, посмотреть. Я вот тоже не удержался, дёрнулся, только веник на тротуаре бросил, чтобы место своё в очереди пометить. Тут-то вся его мораль и открылась, когда люди свои места покинули. Этот дядечка воспользовался моментом и, пока мы канителились с попугаем, взял без очереди в кассе билет и спокойненько отправился мыться. Для того, видать, он всё и затеял, чтобы в очереди зазря не париться.
Я спросил:
– А машина времени? Он что, правда её построил?
Дядя Коля развёл руками:
– Чего не знаю, того не знаю. Про неё я в фельетоне читал, а газета – дело такое, там для смеха чего только не напечатают. Посадили его после, короче. Дали полный тюремный срок. За мошенничество в особо крупных размерах.
– Дядя Коля, – спросил Щелчков, – а где этот дрессировщик жил?
– Опять не знаю, – ответил сторож. – Но не иначе как отсюда неподалёку, раз он в бане на Усачёва мылся.
– А птицы его, кошки, собаки, их тоже вместе с ним посадили?
– Их посадишь, глупая твоя голова. Они ж звери, они во всякую решётку пролезут. Да и баланды на эту свору не напасёшься. Возьми хоть Вовку, вроде кожа да кости, а жрёт еды что твой крокодил. Верно, Вовка? – Дядя Коля нагнулся и потрепал собаку по голове. Та в ответ заулыбалась по-пёсьи и лизнула дяди-Колин сапог.
В ворота́х загрохотало железо. Все мгновенно посмотрели туда. Но это был никакой не грабитель, это был ученик сторожа, вернувшийся из похода по магазинам. В одной руке он держал пакет, в другой – надкусанный «городской» батон, под мышками – бутылки с кефиром.
– Купил, – отрапортовал Шашечкин. – Как просили, только боржома не было, взял кефир.
– Не было – значит не было. Главное, чтобы не всухомятку, от сухомятки желудок портится. – Дядя Коля принял из рук продукты, из подмышек – стеклотару с кефиром. Принимая пакет, принюхался и сурово взглянул на Лёшку.
– Ты какую мне колбасу принёс? Я тебе велел «чайную», по рупь двадцать, и чтобы ножом порезали. Трудный ты человек, Лёшка, не знаю прямо, что с тобой делать. Учишь тебя, учишь, а всё без толку. Может, тебя уволить и взять Бубнилова? Он хоть и заика, зато в очках, и чайную колбасу от любительской отличит запросто.
Лёшка опустил голову и поплёлся вслед за дядей Колей в каптёрку ужинать. Вовка побежала за ними.
Я подумал: может, рассказать дяде Коле? О соседке, о живодёре с крыши, об их разговоре в садике? Дядя Коля человек правильный, он в бане через день моется. И потом, у дяди Коли ружьё. Не важно, что оно нестреляющее, он же сам говорил недавно, что бывают такие случаи, когда и незаряженное стреляет.
Идти домой не хотелось. Но идти
