Эпилог - Марта Молина
– Как себя чувствуем? – энергично машет документами. – Олеся Игоревна, сколько таблеток вы приняли? Две? Точно две? Так я и думал.
Он удовлетворенно кивает и пытается что-то записать в плавающем синем свете.
– Ни черта не видно, – бормочет он. И добавляет громче: – Я так понимаю, вы спутали дозировку. Данный препарат имеет две формы выпуска, с разной концентрацией действующего вещества.
Он трясет баночку у себя под ухом. Прислушивается к перекатыванию таблеток и продолжает:
– Эту форму по две таблетки не принимают, максимальная доза – одна штука в день. А вам, с учетом комплекции, и половинки, я думаю, многовато. Еще небось и на голодный желудок пили, да? В общем, если б не ваша прекрасная подруга, все могло окончиться не так радужно, как в итоге окончилось. В больничку поедем?
Эмма вспархивает с кровати, подхватывает доктора под локоть и увлекает в коридор. Пару минут спустя дело улажено, и в больничку можно не ехать.
Машина уезжает, унося свои тревожные огни к следующему бедолаге.
Проводив врача, Эмма возвращается и замирает на пороге. Уже совсем стемнело, и ее силуэт еле угадывается. Слышно, как под плинтусом вздыхает мышь.
– Ночуешь у меня. Точка.
Глава 40
Суббота, девять утра, а Эмма уже на ногах.
– Доброе утро! – будит она и раздвигает шторы. – Сегодня великий день.
От открытого окна в комнате светлее не становится. Пасмурно, с кленовых листьев капает вода. С улицы тянет сыростью и табаком.
Но Эмме на погоду плевать. Видимо, у нее внутри есть личное солнце.
– Вставай скорей, а то опоздаешь на акцию. Тебе уже Анька пишет, – Эмма кивает на телефон. – Волнуется, что ты передумаешь.
Взгляд привычно шарит в поисках светлой макушки. Но ее нигде нет. После случайности с таблетками дочка снова исчезла.
Хороший препарат. Работает.
– Итак, план на день, – фонтанирует Эмма. – Завтрак и водные процедуры, затем запуск шариков, потом ты возвращаешься новым человеком сюда и пакуешь вещи.
Она делает эффектную паузу, но эффекта нет.
– Зачем, спросишь ты? Неужели злая Эмма выгоняет подругу на улицу? И где же теперь жить?
Она лукаво щурится и выжидающе молчит. Надо как-то отреагировать, старается же человек. Хотя бы изобразить на лице заинтересованность, что ли… Поднять брови, задумчиво наморщить нос.
– Вижу, ты удивлена! – ликует Эмма, и это значит, что пантомима удалась. – Я хочу сказать, что твоя квартира готова! Полностью! Ты можешь вернуться уже сегодня! Кроме спортзала, тебя ждет еще парочка сюрпризов. Мы кое-что обновили на кухне и втиснули в ванную джакузи! Ты не представляешь, как там теперь все здорово. Не могу дождаться, когда все тебе покажу!
***
Мрачные тени бродят по улице. В запотевшей витрине кривляются манекены. Зловеще мигает светофор. Трамвай медленно высовывает из-за угла хищную морду. Осталось полтора часа, всего полтора часа до начала акции «Эпилога», где под безобидными действиями с шариками скрывается акт темного колдовства, способного за несколько секунд превратить любящую мать в навсегда одинокую сумасшедшую тетку.
Дорога проходит мимо шумного забора: «Вика – шмара!», «Люблю аниме!», «Спартак чемпион!» – кричит он прохожим в лицо, а чуть позже деловито сообщает: «Клопы, крысы, тараканы недорого».
В электричке, полной безысходности, вспоминается самая первая акция «Эпилога».
Да и «Эпилога»-то никакого еще не было: была лишь активистка Анна Костомарова, которая пыталась избавить безутешных женщин от боли и страданий. Сбиваясь и косо глядя в камеру, она объясняла, почему на акциях запускаются шары. Воздушный шар, говорила она, полупрозрачный – как призрак нерожденного малыша. И круглый, как материнская утроба.
Но она тогда не договорила. Есть еще одна причина, почему именно шарик стал символом «Эпилога».
Он пустой.
Пустота – вот что воцаряется в душе женщины после смерти ее долгожданного ребенка. Вот почему не помогают слова утешения, попытки забыться, чужое сострадание. Все это падает в бездонную пропасть, ведь ничто не может наполнить пустоту. Она по капле сжирает жизнь до тех пор, пока ничего не остается, а затем выходит из краев и затапливает собою весь мир несчастной матери.
Пустота не поддается лечению. Разве можно лечить то, чего нет?
Пустота не подчиняется законам. Развеяться, забыться, утешиться – правила, помогающие в любом другом горе, с пустотой не работают. Как можно развеять то, чего нет? Как можно забыть о том, что внутри – пусто?
Пустота глуха к мольбам. Она неподвижна, ее нельзя расшевелить, вывести, прогнать. Попытки бороться с пустотой напоминают плаванье в густом киселе: движения все медленней, сил все меньше, а прогресса никакого и нет.
Воздушный шарик наполнен пустотой. Прямо как мать, потерявшая своего малыша.
Фонд «Эпилог» не пытался побороть эту пустоту. Он пытался договориться с ней, найти к ней подход. Но пустоту так просто не проведешь. Попробуй, войди с ней в контакт – она засосет и тебя, и все, что тебе дорого, раздуется, как напившийся крови слепень, и вскоре в твоем мире не останется ничего, кроме пустоты.
Вот и «Эпилог» попался. Казалось бы, только что жил, шумел и ширился – а через миг зияет котлованами, тоскливо смотрит на город темными окнами, а в гулких коридорах гуляет она, пустота.
В памяти оживают последние месяцы с Никитой. После выписки из больницы сил не было ни на что, и даже лежать лицом к стене казалось трудно. Никита согревал своей заботой, ободрял оптимизмом, не отходил от кровати и убеждал, что время лечит.
Так и случилось. Время подняло с постели, поставило на ноги, вывело под ручку сначала на балкон послушать птиц, потом в магазин за молоком и йогуртом, затем в кофейню за горячим шоколадом. Вылазки увеличивались, солнце грело лоб, березы одобрительно кивали, и с каждым днем жизнь становилась чуть легче. Сердце наполнялось благодарностью к Никите, ведь потеря дочери – это и его трагедия тоже, а он, отложив скорбь, все внимание посвятил своей жене. Хотелось отблагодарить и заботиться о нем так, как никто еще не заботился. Это было необходимо: вставать на час раньше, чтобы приготовить завтрак, делать внезапные подарки, устраивать романтические вечера.
Первое время он пытался отвечать сюрпризами и комплиментами. Но вскоре остыл.
– Хватит, не могу больше, – устало сказал он, отталкивая блюдо с домашним печеньем. – Ты же ненавидишь все это: готовить, убирать, ухаживать за кем-то. А теперь ведешь себя со мной по-матерински. Но я не ребенок, я твой муж! Я ведь знаю, что на самом деле ты совсем другая!
Он кивнул на холодильник: вся дверца
