Владимир Сорокин - Роман
Скаля забитый пеной и раздираемый удилами рот, лошадь остановилась в трех шагах от двухэтажного деревянного строения, которое можно было назвать чем угодно, только не баней.
Роман спрыгнул на землю. Воистину это было невероятное сооружение: выстроенное на самом берегу крутояровской реки из массивных сосновых бревен, своим первым этажом оно напоминала обычную избу с двумя маленькими окнами и просторным резным крыльцом; второй этаж больше походил на сторожевую башню времен крещения Руси или на колокольню раскольничьего скита. Эта башня-колокольня исполняла роль трубы и коптильни, поэтому была вся черная, и, если приглядеться, сквозь перила и переборки можно было различить в ней индюшьи тушки или рыбины, подвешенные для копчения.
Баня строилась лет пятнадцать тому назад по идее и архитектурным разработкам Красновского, но на средства о. Агафона. Прямо за баней открывалась купальня, то есть попросту плавный ступенчатый спуск в воду с большим дубовым столом по правую руку, позволявшим пить чай, стоя по грудь в воде. Едва прибывшие слезли с брички, как в дверь бани высунулась белая голова Тимошки, - пятидесятилетнего бобыля, работающего у о. Агафона на подхвате.
- Ты топил? - быстро спросил его Красновский, и не дождавшись утвердительного ответа, вытер рукавом вспотевший от езды лоб, - Слава Богу, что не бабы.
И тут же заторопил:
- Прошу, прошу, прошу! Пар костей не ломит, да долго не держится!
Он с ходу подхватил свою корзину и корзину Воспенниковых и ступил на крыльцо.
- Бабы, они ведь и это... - начал было Тимошка, но Красновский, не замечая его, пошел в дверь, так что тому пришлось резко посторониться.
Николай Иванович, Роман и Антон Петрович тоже прошли сквозь дверь и оказались в большом предбаннике.
- Располагайтесь, милостивые государи, прошу! - Красновский поставил корзины на скамью со спинкой.
- Так, так, - Антон Петрович снял панаму и повесил на разлапистые лосиные рога, грозно нависающие над скамьей. Другие рога, но поменьше, висели над другой скамейкой, на которую сразу опустился Красновский. Роман сел рядом с Красновским и стал расстегивать ворот рубашки.
За три года предбанник совершенно не изменился - те же рога, те же коврики, то же овальное треснутое зеркало. И тот же запах - неповторимый, невыразимый запах русской бани.
- Хорошо топил? Сколько охапок? Гарь выгнал? Выгнал гарь? - отрывисто спрашивал Красновский, сдирая с себя рубаху.
- Как же, как же, все как ни на есть... - начал было неподвижно стоящий в углу Тимошка, но новые вопросы и приказания горохом посыпались на него:
- А квас там? Из погреба? Самовар на реку поставил? Беги за батюшкой! Беги за батюшкой! Воды холодной хватит? Беги!
- Да все, все как надобно... я сичас... - Тимошка, неловко переступая босыми ногами, поспешил за дверь.
- Беги, беги, чтоб тотчас же, чтоб непременно... - бормотал Красновский.
- А здесь и не жарко, - заметил Николай Иванович, расстегивая брюки, - И в жару и в холод одинаково.
- Здесь не жарко, а там вам дадим жару! - засмеялся Красновский.
- Петр Игнатьевич, я тебя прошу по старой дружбе, ты уж, Христа ради, не умори меня, - заговорил Антон Петрович, снимая большой нагельный крест на цепочке и пряча его в карман брюк.
- Любезный Антон Петрович, любезнейший наш, да как же я тебя уморю, как же уморю? Кааак же яааа уморюююю! - запел Красновский, снимая брюки и дергаясь всем своим круглым белым телом. Восторг предстоящего охватывал его все сильнее, движения и слова стали резкими и стремительными.
Раздевшись, он подбежал к массивной дубовой двери, за которой должно было через несколько минут разыграться нечто неповторимое, рывком распахнул ее и с ревом ворвался в баню, хлопнув дверью так, что сквозь потолочные щели посыпался песок.
- Ну, дядюшка, держитесь! - засмеялся Роман, - По всему видно, что Петр Игнатьевич нас живьем не выпустит!
Антон Петрович покачал головой:
- Прямо шаман какой-то. В жизни - тише воды, ниже травы, а в бане - просто Никита Кожемяка...
- Петр Игнатьевич - интереснейший феномен, - заметил Рукавитинов, аккуратно складывая одежду, - Был бы я психологом - написал бы диссертацию о такой вот его, так сказать, метаморфозе. Крайне любопытно.
А за дубовой дверью уже послышалось крикливое пение. Красновский исполнял свою неизменную, всем известную частушку: Блошка банюшку топила
Вошка парилася;
Как парком ее прибило
Об пол вдарилася! Вслед за этим послышалась густое шипение выливаемого на раскаленную каменку кипятка.
- Нет, надо хоть помыться успеть, пока он нас не угробил! - голый Антон Петрович вскочил и решительно направился к дубовой двери.
Но в это время сзади со скрипом приотворилась дверь, ведущая на улицу, и вошел отец Агафон в сопровождении все того же Тимошки.
- Спаси Христос, милые мои, спаси Христос! - радостно заголосил батюшка, обводя всех своими маленькими добрыми глазками, - Как славно, ах как славно...
Вдруг он замер с удивлением:
- Как.... а Петр Игнатьевич?
- Он сказался нездоровым, - громко произнес Антон Петрович, подмигивая Роману.
- Неужели? - с тихой радостью прошептал отец Агафон, снимая свою широкополую шляпу.
- Говорил, что на солнце перегрелся.
Отец Агафон с облегчением сел на лавку:
- Ну, а я идти боялся. Ох, вы, Антон Петрович, прямо камень с души сняли! С Петром Игнатьичем париться - все одно что по краю адской бездны ходить, прости Господи. Истино одержимый. Я его в бане ой как боюсь.
Он наклонился, и Тимошка стал расстегивать ему сзади подрясник.
- Не рви, не рви, торопыша... - мягко приговаривал отец Агафон, Славно... ох, славно. Теперь мы без страху-то по-стариковски попаримся, спинушки друг друженьке потрем, да кваску попьем...
В это время из-за дубовой двери послышалась все та же частушка про блошку и вошку, исполняемая уже не визгливым бабьим криком, а густым звериным ревом. Затем опять раздалось гулкое шипение. Отец Агафон поднял голову и, вытаращив глаза, открыв рот, посмотрел на Антона Петровича.
Все, за исключением батюшки, рассмеялись. Тимошка захмыкал в свою серую бороду. Отец Агафон перекрестился:
- Царица небесная, Владычица-Троеручица... как же это?
- Ничего, ничего, батюшка, - ободрил его Антон Петрович, берясь за ручку дубовой двери, - Бог не выдаст, Красновский не запарит!
Он распахнул дверь и смело шагнул вперед. Роман и Николай Иванович шагнули следом.
Внутри баня была просторной, если не сказать больше. По словам Красновского, в ней могла бы спокойно выпариться и вымыться рота солдат. Два подслеповатых окошка освещали баню. В левом дальнем углу располагалась большая печка-каменка с сорокаведерным чугунным котлом, справа во всю стену, словно вавилонский алтарь, возвышался ступенчатый полок; несколько шаек, ковшов, лавок, скамеек и стульчаков различных форм и конструкций стояли то тут, то там; в правом ближайшем углу размещался массивный стол с музыкальной шкатулкой и специальным бочонком, выдолбленным из ели, не позволяющем находящемуся в нем квасу нагреваться в жарком воздухе. Возле этого бочонка с врезанным в него самоварным краном встретил вошедших Красновский.
- Прошу! Прошу! Прошу! - закричал он, наполняя деревянную кружку пенящимся хлебным квасом.
В бане было жарко.
- Поддали уже, - пробормотал Антон Петрович, садясь на низенькую скамеечку поближе к двери.
- Поддал?! - засмеялся Красновский, трясясь своим жирным телом, - Разве это - поддал? Это так, для атмосферы! Поддавать будем, когда кворум соберется! Где батюшка? Что? Где?
- В предбаннике крестится, чтоб ты его не запарил.
- А! Ну, ну!
Красновский отпил квасу, крякнул и, отерев губы, направился к длинному долбленому корыту, стоящему между печкой и полоком. В корыте мокли, залитые кипятком, полдюжины веников.
- Ах вы, милые мои ежата-пушата! Ах, вы, проказники-озорники! - склонился над корытом Петр Игнатьевич, - Уж сослужите мне службу верную! Уж потешьте нас со усердием! Полежите да помокните! Ух, я вас!
Он погрозил веникам пухлым кулаком. В этот момент дверь отнорилась, и вошел голый отец Агафон.
- Батюшка! Милости просим, денег не спросим! - закричал Красновский, Прошу! Прошу!
- Ох, натопили-то как угарненько! - запричитал отец Агафон, приседая и прикрывая наготу руками, - Тимошка - лиходей... небось охапок пять угробил...
- Если б он плохо вытопил, я б его самого бы под этим котлом сжег! захохотал Красновский.
Батюшка перекрестился и, опустившись на скамью, подвинул к себе шайку с водой, попробовал пальцем:
- Хороша водица...
- Кворум! Кворум! Приступаем! - закричал Красновский, подбежал к котлу и, черпая большим ковшом кипяток, начал умело плескать по каменке.
Раскаленные булыжники загудели; белый, густой, как молоко, пар потянулся вверх.
- На полок! На полок, господа, присяжные! Все на полок!
Видя всеобщее замешательство, Роман решил первым пройти испытание. Он взошел по деревянным ступеням и, достигнув полока, вытянулся на нем спиной вверх.
