Любимое уравнение профессора - Ёко Огава
В тот же вечер без него я перемыла после ужина посуду и зависла. Возвращаться в пустую квартиру совсем не хотелось.
— Хотите, нарежу фруктов? — предложила я Профессору.
— Если не трудно… — отозвался он, обернувшись, из своего кресла-качалки.
Солнце еще не зашло, но тучи все больше густели, и свет за окном стал призрачным, будто весь садик затянули в сиреневый целлофан. Я нарезала дыню, положила несколько долек на блюдечко, протянула Профессору и присела на пол радом с его креслом-качалкой.
— Ты тоже попробуй, — сказал он.
— Спасибо… Но вы первый!
И он принялся за дыню, разламывая вилочкой мякоть и забрызгивая соком все вокруг.
Теперь, без Коренька, некому было даже включить приемник, и флигель утопал в тишине. Впрочем, особняк за окном тоже не подавал признаков жизни. Единственная цикада проскрипела разок-другой, да тут же затихла.
— Съешь хоть немного, — сказал он, протягивая мне последнюю дольку.
— Ну нет! Теперь уже доедайте, — улыбнулась я, вытирая ему подбородок салфеткой. — Сегодня такая жара…
— И не говори.
— В ванной есть мазь от потницы. Натритесь, будет легче.
— Попробую не забыть, — пообещал он.
— Говорят, завтра будет еще жарче.
— Каждый день только и жалуемся на жару… — задумчиво улыбнулся он. — Вот так и проходит лето!
Неожиданно деревья за окном зашумели, а небо потемнело так, что даже полоска заката на горизонте погрузилась во мглу. Издалека донесся раскат грома.
— Гроза!! — воскликнули мы с Профессором в один голос.
И пошел дождь. Забарабанил огромными каплями, гулким эхом наполнил дом. Я решила закрыть окно и встала, но Профессор остановил меня.
— Оставь! — попросил он. — С открытым дышится легче…
Ветер задирал занавески, и с каждым его порывом дождь пробегал по нашим ногам. Свежий и прохладный, от которого и правда стало немного легче. Солнце совсем зашло, над раковиной одинокая лампочка, которую я не выключила, уже почти не справлялась с наползающей тьмой.
Неожиданно пташки, что прятались меж деревьев, вспорхнули с веток и разлетелись кто куда. А затем дождь накрыл собой все, что видели наши глаза. Пахло сырой землей, и гроза подбиралась все ближе.
Я думала о Кореньке. Нашел ли он плащ, что я положила ему в рюкзак? Может, зря не сунула запасные кроссовки? Только бы он от восторга не объелся чего ни попадя. И не простудился, заснув с мокрыми волосами…
— Интересно, в горах тоже льет? — спросила я озабоченно.
— Слишком темно, чтобы разобрать, — отозвался Профессор, вглядываясь через очки в горизонт. — Хотя, возможно, мне пора сменить линзы…
— А разве молнии сверкают не за горами? — не унималась я.
— Да на что тебе сдались эти горы?
— Мой сын ушел в поход. Как раз в эти самые горы.
— Твой сын?
— Да, ему десять лет. Любит бейсбол, большой шалун… Вы прозвали его Кореньком. За то, что у него приплюснутая макушка…
Все это я объясняла ему уже в сотый, если не в тысячный раз. Но, помня обещание, данное Кореньку, делала все, чтобы Профессор не догадался, как же на самом деле мне это надоело.
— Так, значит, у тебя есть сын? Здорово! — сказал он. Лицо его сразу повеселело, как и при всяком упоминании о Кореньке. — Детский поход в горы — большое дело! И для здоровья, и для мира на земле…
Он откинулся в кресле, сладко потянулся. Его дыхание пахло дыней.
Молния прошила все небо, и громыхнуло куда сильнее прежнего. Ей не смогли помешать ни ночная мгла, ни проливной дождь, и после вспышки изломанный силуэт еще долго маячил перед глазами.
— Спорим, эта точно ударила в землю? — воскликнула я. Профессор ухмыльнулся, но ничего не ответил.
Половицы заливало дождем. Когда я подкатывала Профессору брючины, чтобы не намокли, он захихикал, а его бледные ноги задергались от щекотки.
— Молнии любят выбирать себе цели повыше. Так что в горах от них, конечно, опасностей больше, чем здесь… — сказал он. До этого момента я думала, что, как математик, он все-таки человек ученый и в тех же молниях должен разбираться куда лучше меня. Но, похоже, я ошибалась. — Видно, не зря сегодня первая звезда была такая размытая. Обычно это знак того, что погода скоро сойдет с ума…
Никакой математической логики в его прогнозах погоды я также не уловила. Но с каждой его репликой за окном все сильнее лило, все чаще сверкало, а гремело уже вообще без перерыва.
— Я беспокоюсь за Коренька, — сказала я.
— Кто-то уже писал, что беспокоиться — это главная родительская обязанность.
— Но что, если у него промокли все вещи? А ему там торчать еще четыре дня…
— Так это же просто душ. Солнышко выглянет — все и просохнет’.
— А если в него молния попадет?
— Вероятность весьма низка…
— Ну а вдруг? Шарахнет прямо по кепке с его «Тиграми»? У него ведь такая редкая приплюснутая голова! Как вы же и заметили, напоминает квадратный корень. А вдруг такая уникальная форма притягивает молнии?
— Ну что ты! Остроконечные головы рискуют больше, — рассудил Профессор. — Их куда легче перепутать с громоотводами.
Обычно Профессор беспокоился о Кореньке даже больше меня. Однако на сей раз взвалил на себя роль моего утешителя. Странное дело, подумала я: чем сильнее дул ветер, чем отчаяннее гнулись деревья и чем яростнее бушевала гроза, тем спокойней и тише становилось во флигеле. И тут я заметила, что в особняке на втором этаже загорелось окно.
— Без Коренька на сердце так пусто… — пробормотала я в никуда.
Но Профессор, похоже, принял эти слова за вопрос.
— Иными словами, у тебя на сердце — полный ноль? — уточнил он.
— Да… — кивнула я. — Выходит, что так.
— Человек, открывший для мира ноль, был большим молодцом, ты согласна?
— Как? Разве ноль не был известен… издревле?
— А что ты понимаешь под «издревле»?
— Ну, не знаю. Но по-моему, уже для первого человека нолей было на свете хоть отбавляй!
— То есть ты полагаешь, что ноль так и ждал людей, чтобы тут же — раз! — и явиться им, как какая-нибудь звездочка или цветок? Тебе стоит быть благодарнее к героям прогресса! Сама цифра ноль была изобретена далеко не сразу, путем долгих проб и горьких ошибок…
Выпрямившись в кресле, он почесал затылок.
— Так кто же это был, изобретатель ноля?
— Безвестный индийский математик. Это он вытащил из болота греческую математику, сочиненную в общественных банях, оживил древние теории и придумал новую Истину. Древние греки считали, что
