Юрий Слезкин - Столовая гора
Лицо его строго, глаза пристальны, он даже кажется выше, когда подходит к Зинаиде Петровне и стоит над ней. Потом медленно проводит рукою по волосам плачущей и молча поспешно тыкается шершавыми губами в ее лоб.
Она подымает к нему свое лицо, мокрое от слез, в красных пятнах, постаревшее лицо, и говорит покорно и тихо:
— У меня больше ничего нет. Совсем ничего. Понимаете, генерал, я пустая.
Она замолкает, всхлипывает, слезы сдавливают ей горло.
— Нет, нет, нет,— хрипит она, раскачиваясь, кусая руки, до крови кусает сухие свои пальцы.— Так больше не должно быть. Нет!..
4Сны всегда необычайны. Они так не похожи на то, что только что пережил человек. Сразу переносят его в иной мир, дают иные ощущения, делают его легким.
Милочка хорошо даже не помнит, когда и как она заснула. Просто после поспешного, неожиданного ухода Ланской она еще помоталась по комнате, порылась в своих тетрадях, но волнение и недоумение, почти страх не оставляли ее. Тогда она открыла окно и села на подоконник, взобравшись на него с ногами.
«Зачем она это сделала? — упорно думает Милочка.— Не нужно было, не нужно. Я бы так не могла. Я бы уехала».
Она закутывается в свой платок, сидит, смотрит перед собою. Земля тяжело дышит. Ветер налетает порывами — деревья шипят, машут ветвями и затихают. Серые клочья низко ползут по небу, но в воздухе душно, как в печи после хлебов. Все полно движения, тайной жизни во мраке. Легкие тени скользят, сталкиваются, уплывают. Одна пора года уступает место другой. Милочке кажется даже, что она слышит голоса, перекликающиеся друг с другом.
Ей восемь лет. Она в Тифлисе.
Она ясно видит эту восьмилетнюю девочку — длинноногого галчонка и не верит, что когда-то была такой. Ведь это совсем другой человек. Он сейчас живет где-нибудь своей особой жизнью. Если бы они встретились, то не поняли бы друг друга. Но может быть у той и у другой Милочки одно и то же сердце? Очень может быть… И Милочка большая улыбается Милочке маленькой.
Одна пора уступает место другой. Милочка открывает глаза и смотрит на небо. Здесь и там то вспыхивают, то гаснут звезды. Вершины деревьев раскачиваются из стороны в сторону. Ночь все глуше.
— Как он мог это сказать? — он всегда смеется, не может не смеяться. Просто это шутка и ничего больше.
И Милочка встает и прохаживается по большой, ярко освещенной зале. Она совершенно одна. Никого нет в квартире. Она переходит из комнаты в комнату, всюду зажигает свет — все лампы, какие только есть. На ней длинная ночная белая рубаха и на затылке торчит туго заплетенная косичка. Она чувствует себя хозяйкой. Расхаживает, заложа руки за спину, и подпевает себе под нос. Нередко до нее сквозь толстые старые стены доносится музыка. Ей хочется послушать ее, она идет в переднюю и приоткрывает дверь, ведущую в коридор, соединяющий квартиру с театром. Но тотчас же страх гонит ее обратно в залу.
— Ты что тут делаешь?
Перед ней отец. На нем расстегнутый сюртук, у него свирепое, красное, взволнованное лицо.
— Где мать? — кричит он и начинает бегать по комнате.
— Мама в костюмерной,— отвечает Милочка и начинает дрожать.
Но на нее уже не обращают внимание. Со стола летят бумаги, книги, портреты. С треском выдвигаются ящики и все что в них вываливается на пол.
— Черт,— грохочет отец и стучит кулаком по столу,— черт.
Потом хватает себя за волосы, рвет их, точно ловит мух, бьет себя по лбу и начинает плакать: прыгают золотые погоны на жирных плечах.
— Все кончено,— стонет он,— слышишь, глупая девчонка. Теперь конец. Я проиграл казенные деньги. Поняла? Я застрелюсь.
И он встает. Но Милочка бежит от него и забивается в угол дивана, зарывает лицо в подушки.
Проходит некоторое время, и она чувствует на плече своем чью-то руку. Она вскрикивает и садится.
— Успокойся,— говорит отец,— прости мне, я напугал тебя,— и он целует ее в лоб. Голос его становится нежным и просительным.
— Милочка,— помедля, спрашивает он,— скажи, у тебя в копилке есть деньги?
— Есть.
— Ну вот, так видишь ли, я хотел попросить у тебя в долг один рубль. Один только рубль. Копилка твоя в спальне? Чудесно, мы сейчас отправимся туда.
Он берет ее на руки и бережно несет. Милочкино сердце колотится от радости. Она старается быть легче и прижимается к медным с орлами пуговицам на груди отца.
В спальне она сидит у себя на кровати, отец рядом с ней, и оба стараются ножницами открыть копилку. Время от времени Милочка встряхивает ее, улыбаясь, слушает, как в ней звенят деньги.
— Там много,— говорит она.
— Да, да,— только ты не говори маме.
Милочка деловито кивает головой и через минуту спрашивает.
— Хочешь, я тебе дам два рубля? Да?
— Давай два,— соглашается отец и снова принимается за дело.
Сквозь веки Милочка видит, как наклоняется к ней ветка и шумит.
— Завтра,— шепчет она,— завтра — наверное. Какая радость!
— Что завтра? — спрашивает Милочка и улыбается: — Да — Халил… он будет свободен.
В темноте она ничего не видит.
— Это я,— говорит отец,— тише, не разбуди маму. Это я. Вот возьми.
И он сует ей в руки конфеты и фрукты.
— Милочка,— шепчет он, хватает ее голову и целует,— роднуся моя. Я выиграл! Слышишь? Отыграл все казенные деньги и еще столько же. Ты счастлива? Дурышка, скажи, ты рада?
Она сквозь сон жует конфеты, жмурится и, улыбаясь, говорит:
— Рада,— потом закидывает отцу за шею руки и липкими губами целует его в бороду.
— Милый.
Но он бежит от нее… Перед ней широкий луг… Солнце заливает ее всю. Она бросается вперед — в луга, в медовый запах, в поющую голубую даль…
— Постой, побежим вместе…
Она видит его лицо — смеющееся детское лицо, белые зубы, стриженную голову.
— Вот,— говорит она,— возьми соломинку, будем пускать мыльные пузыри. Хочешь?..
Они садятся на траву — она и Халил.
Между ними блюдечко с мыльной пеной. Они наклоняются, поочередно надувают щеки — на конце соломинок растут радужные шары.
Отрываясь, они несутся вверх, танцуя, плывут к солнцу, пламенеют, переливаясь всеми цветами радуги, исчезают в безбрежной сини…
— Боже,— говорит Милочка, не находя больше слов.
Ее самое подымает, несет прилив бесконечной, легкой радости…
Она не чувствует своего тела — только солнце, запахи, небо… прозрачный, льющийся всеми красками купол…
— Милочка, родная, дорогая моя Милочка,— говорит Ланская и целует девушку в зарумянившиеся от сна щеки, в глаза, губы, платок,— как это ты проспала всю ночь, сидя на подоконнике? А я только солнце встало — к тебе. Знала, что ты волнуешься.
Милочка смотрит на Зинаиду Петровну, ищет в ее глазах ответ и находит.
— Все хорошо? Все благополучно? Да?
И тотчас же замечает, как осунулось лицо подруги, какие синие тени под глазами, как прозрачен лоб, тронутый на висках мертвенной желтизной.
— Зина,— говорит она,— Зиночка. Тебе очень трудно. Я знаю…
Ланская припадает к ее коленям, зарывается лицом в платье и молчит — слез уж нет больше.
— Я хотела позвать тебя тогда, думала остановить. Зиночка, подыми голову. Это пройдет. Я знаю.
Зинаида Петровна не откликается, потом быстро встает, выпрямляется и говорит спокойно и деловито:
— Пустяки. Конечно, это пройдет. И не думай, что мне тяжело было все это проделать. На этот раз я продала себя дороже, чем стою. Сегодня Халил будет свободен. Я очень рада. И не думай, пожалуйста, что это с моей стороны жертва. Ничего подобного. В конце концов, мне все равно.
— Как — все равно?
Милочка испуганно и недоуменно взглядывает на Ланскую.
— Ну да, ничего исключительного в этом не было. Я пила, нюхала кокаин — вот и все. Ты не понимаешь.
— Я понимаю одно — ты совершила то, что не всякая любящая женщина могла бы сделать ради любимого.
— И, наверное, не сделала бы,— усмехаясь, отвечает Ланская и садится рядом с Милочкой, поправляет растрепавшиеся волосы,— а я сделала, потому что я и не любящая и не спасала любимого. Сейчас я это знаю лучше, чем когда-либо. Я не люблю Халила.
Она замолкает и сидит тихо, смотрит вперед себя — за крышу сарая, на розовеющее двугорье Казбека.
— Вот почему я была себе так противна. Теперь это прошло, но изменить я ничего не могу. Ничего. Я уеду отсюда, но не в горы. Дарья Ивановна нагадала правду. Как только выпустят Халила — я уеду. Здесь мне нечего оставаться.
Лицо ее заостряется, глаза смотрят жестко.
— С этим ничего не поделаешь,— говорит она,— это сильнее меня. Напрасно только я упиралась и валяла комедию. Он меня знал лучше.
По щеке ее скользит солнечный луч, но выражение терпкой упрямой мысли не сходит с ее лица.
Милочка не может поверить ей. Нет. Разве в такой день можно так думать? Все это от бессонной ночи, кокаина — оттуда. И она подвигается ближе к Зинаиде Петровне, обнимает ее за плечи и говорит взволнованно и звонко:
